На рубеже тысячелетий вдруг стали популярны и часты разговоры, с одной стороны, о монархическом будущем России, с другой — о возрождении советской империи, а с третьей и вовсе — о возможности слияния Православия и ислама. Разговоры эти многим казались откровенно дикими. Впрочем, новизны в них нет. Более 20 лет назад назад классик русской научно-фантастической прозы Владимир Михайлов (1929—2008) написал роман, в котором близкобудущая Россия вновь становится могучей монархической державой благодаря кажущемуся диким религиозному симбиозу. Роман хоть и вызвал споры, но оценивали-то его в те годы именно что как фантастику, которой позволена всякая блажь. Да и только…
24 апреля 2019 года Владимиру Дмитриевичу Михайлову (1929—2008) исполнилось бы 90 лет.
Писателем-фантастом Владимир Михайлов становиться не собирался. Даже гипотетически. Входил-то он в литературу вполне «традиционным» маршрутом — через поэзию и сатиру. А фантастом cтал, как сам признавался, по чистой случайности. «Впрочем, ничего случайного в жизни не происходит», — любил повторять В.Д. Михайлов. А произошло вот что: «Знакомые литераторы издавали альманах на русском языке. Чтобы привлечь читателя, им хотелось иметь в альманахе что-нибудь фантастическое. Ну, если есть заказ… Я писал с удовольствием. Сначала рассказ. Рассказ перерос в повесть. Повесть напечатали. Это была грань 50-х и 60-х годов. Может быть потому, что напечатали меня легко, без правки и сокращений, я решил фантастику не оставлять и на реалистическую прозу некоторое время не отвлекаться». Отвлекся от фантастики Михайлов лишь раз — в романе «Один на дороге». Он считал, фантастика оказалась для него счастливой случайностью.
Родился Владимир Дмитриевич Михайлов 24 апреля 1929 года в Москве в семье военного. С выбором будущей профессии он «определился» уже в раннем детстве: «Я понял, что буду писателем лет в семь — без всякой иронии, здесь, в Москве, гуляя по переулку. Это даже не была мысль. Я шёл по летнему дню и вдруг узнал. Это знание с детства хранило и сопровождало меня. Поэтому я уходил от писательской профессии хоть и часто, но спокойно, без нервов, потому что был уверен: бумага от меня никуда не денется». Правда, признавался Владимир Дмитриевич, видел он себя в этом будущем отнюдь не писателем-фантастом, а как минимум великим поэтом. Много лет спустя в предисловии к единственной своей стихотворной книжке «Разнолетье» (СПб., 2001) он напишет: «Никто из нас [фантастов, пишущих стихи. — Е.Х.] не считает себя поэтом и не претендует на признание в таком качестве…»
Но и стихи, и фантастика — всё это было потом. Ему исполнилось девять лет, когда бездушная Машина Власти разлучила его с матерью, объявленной «врагом народа». Потом очередь дошла до отца. В 1945 году оставшийся один (отец умер годом раньше) 16-летний Володя Михайлов перебрался к родственникам в Ригу.
Клеймо «сын врагов народа» перекрывало все дороги «в люди». Но ему удалось всё-таки поступить на юридический факультет Латвийского университета. Каким образом? «Как, наверное, и многим в те годы: просто „забыл“ упомянуть подробности биографии родителей». Однако карьера юриста его не слишком интересовала, и довольно скоро он бросил университет. Позже он повторно вернулся туда, но уже на филологический, который закончил заочно. А до этого успел поработать в прокуратуре, отслужить в десантных войсках…
В 1950-е В.Д. Михайлов начал публиковаться — как журналист и поэт, работал в редакции журнала «Дадзис», а в мае 1963-го, в самый разгар хрущёвских кадровых чисток, Владимира Михайлова назначают главным редактором самой респектабельной республиканской газеты «Литература ун Максал» («Литературная газета»). Впрочем, самой респектабельной она стала как раз в период «правления» В.Д. Михайлова. Но «оттепель» закончилась, и его сняли — за «излишний либерализм».
Своё увольнение Михайлов воспринял без драматизма. Ведь он уже уверенно шагнул на тропу литератора, а на отдельную полку встала первая авторская книга — «Особая необходимость», изданная центральным издательством республики «Латгосиздатом».
Но и с журналистикой Владимир Дмитриевич не расстался насовсем. Именно с журнальной деятельностью связана одна кратковременная, но очень важная страница в биографии писателя. Я имею в виду легенду перестроечных 80-х — литературный журнал «Даугава», где некоторое время писатель занимал пост главного редактора. Тогда, в 1980-е, по популярности он соперничал с такими китами литературной журналистики, как «Новый мир», «Октябрь», «Знамя». В лирическом эссе «Непредусмотренная спица в тяжёлом мира колесе» жена Михайлова, журналист Елена Михайлова образно и ярко описала этот период михайловской биографии: «Ты приходишь главным редактором в скучный, спящий провинциальный журнал. Через полгода его не достать ни в одном киоске, тираж увеличен больше чем вдвое не „массовой культурой“ в дурном понимании этого слова, а на самом достойном уровне — искусством. Это — 1986 год, самое „перестроечное“ начало».
В «Даугава» много чего из «возвращённого» было опубликовано впервые. Не забывал Михайлов-фантаст и о своих коллегах.
В 1988 году на Европейском конгрессе писателей-фантастов (EuroCon) В.Д. Михайлов был удостоен специальной награды за вклад в развитие и пропаганду жанра в журнале «Даугава». Но очень скоро начались неизбежные проволочки в ЦК и на собраниях в Союзе писателей Латвии. Закончилось всё разгоном редакции русскоязычного журнала. Обратимся снова к воспоминаниям Е. Михайловой: «Расправа с „Даугавой“ прокатилась по твоему сердцу очень конкретно — предынфарктным состоянием. Неистребимый романтизм твоей человеческой закваски подвёл тебя и здесь. Ты наивно считал, что делаешь очень хороший журнал, чего же боле! И твоя абсолютно интеллигентская, замечательно чистоплюйская схватка с вышестоящим партаппаратом была обречена. Ты этого не понимал и наивно продолжал бороться, приводя аргументы… На что, на кого уходило твоё сердце?»
А ещё годом-двумя позже маленькая, но «гордая» Латвия обрела свою национальную идею. В начале 1990-х В. Михайлов, подобно многим русским латышам, уехал в Москву из любимой, но ставшей вдруг чужой Риги «с болью человека, попавшего под историческое колесо». Колесо истории — оно ведь тоже в форме круга. Замкнутого.
Не мечтай о светлом чуде:
Воскресения не будет!
Ночь прошла, погаснул свет…
Мир исчезнул… мира нет…
(Сергей Клычков)
Как фантаст Михайлов появился на свет в 1962 году, когда в «Искателе» была опубликована дебютная повесть «Особая необходимость». Время особенное не только для страны, но и для советской фантастики, которая, наконец, повернулась к читателю «человеческим лицом». В фантастическую прозу пришли яркие имена — братья Стругацкие и Кир Булычев, Илья Варшавский и Ольга Ларионова, Владислав Крапивин и Север Гансовский, Вадим Шефнер и Михаил Анчаров, Виктор Колупаев… Названы далеко не все. Но уже простое перечисление этих имен многое скажет о тех «оттепельных» переменах, которые произошли в фантастике. Живые люди отвоевывали на страницах повестей и рассказов место у бездушных роботов и невозмутимых борцов с мировым империализмом.
Критик Всеволод Ревич так охарактеризовал это поколение фантастов и их время: «Фантасты тех незабываемых лет напоминали разнокалиберную ватагу удалых сорванцов, которых некогда на Волге называли сарынью и которые по знаменитой команде атамана „Сарынь на кичку!“ одновременно, беспорядочно, но неудержимо бросались на судно. Кто-то падал в воду, кого-то давили, кто-то тонул, однако сопротивляться этой массе было невозможно, и в конце концов она одержала победу».
Первые книги В. Михайлова — «Особая необходимость» (1963), «Люди Приземелья» (1966), «Люди и корабли» (1967), «Ручей на Япете» (1971) — формально выдержаны в стилистике «твёрдой» (естественнонаучной) научной фантастики (НФ), а «генеральная» тема творчества — «Человек и Космос». Но даже эти ранние вещи выделялись довольно редким для НФ того времени вниманием к психологии поступков героев, остроте ситуаций, заданностью нравственных коллизий. Впрочем, сам писатель к раннему периоду своего творчества относился с изрядной долей иронии: «Начинал я до отвращения банально: с сюжета, обязательно приключенческого, с какой-то фантастической идеи, с открытия, с изобретения — они-то и были „мотором“ моих первых книг. Сегодня я себя утешаю: так начинал не один я…». Но в каждой последующей книге В.Д. Михайлова «человеческий фактор» всё больше вытеснял из его научной фантастики собственно науку. Тут необходимо сделать паузу и отметить одно важное свойство, присущее всему творчеству В.Д. Михайлова. Свойство, которое можно выразить одним словом — «преодоление». Не столь уж часто встречающееся в современной литературе качество писателя — способность к преодолению слова и единожды выбранного стиля — от книги к книге. Оставаясь в художественном пространстве фантастики, Владимир Михайлов почти в каждом тексте преодолевал её, то и дело стремился выпрыгнуть за «штрафную линию» жанра. Преодолевает, рискуя сорваться в пропасть самоуничтожения целостности текста, замысла.
Первый серьезный шаг к преодолению научно-приключенческой фантастики был сделан в романе «Дверь с той стороны» (1974), который вывел писателя в число ведущих авторов (наряду со Стругацкими) советской социальной фантастики.
На фабульном уровне перед нами — ещё один вариант космической робинзонады, темы весьма распространенной в мировой научной фантастике. В самом деле, модель, придуманная некогда Даниэлем Дефо (человек или группа людей, оторванная от остального мира), даёт писателю большие возможности анализировать психологию социума «как бы в террариуме» (В. Ревич). Для советских фантастов подобный метод по известным причинам считался табуированным, «идеологически нежелательным». В. Михайлов одним из первых осмелился усомниться в нравственности с тщанием создаваемой утопии а’ля Советикус.
Научно-фантастическая посылка романа не лишена свежести и оригинальности: где-то в глубоком космосе земной звездолёт вдруг переменил знак, в результате чего и он, и его экипаж стали пленниками антимира. Возвращение в «наш» мир (проще говоря, соприкосновение с веществом) грозит аннигиляционным взрывом, способным уничтожить не только Землю. Но автора беспокоит другое: как поведут себя непохожие друг на друга люди в одинаковой ситуации, в данном случае — оказавшись не только оторванными от родного мира, но и вынужденные (возможно, до конца дней своих) как-то сосуществовать вместе в замкнутом пространстве? Исследуя взаимоотношения человеческого микромира (экипаж корабля), его микросоциологию, Михайлов акцентирует на проблеме, ставшей основополагающей в дальнейшем его творчестве, — проблеме нравственного выбора.
Однако не одними нравственно-психологическими коллизиями примечателен этот роман. Не случайно выше было упомянуто о намеренном нарушении заданных традиций советской НФ. «Светлое будущее» в нашей литературе неизменно выстраивалось в соответствии с «генеральной линией». Но в том-то и дело, что будущее, нарисованное Михайловым, не слишком согласовывалось с советскими слащаво-оптимистическими утопиями. Его коммунистическое Завтра не статично, оно находится в движении. Очень непросто складываются отношения наших потомков. Государственная же система далека от совершенства: власть имущие обнаруживают склонность к деспотии, «морали господ». Этот мир, при всех его технологических и духовных достижениях, полон неразрешённых противоречий. Наконец, В.Д. Михайлов замахнулся на святая святых коммунистического воззрения: в его будущем экономическая система основана на товарно-денежных отношениях! Но тем-то и отличается михайловская литературная утопия от аналогичных, потому что это — мыслящая, сомневающаяся, ищущая утопия. Нужно было обладать достаточной смелостью, чтобы в 1974 году показать такую псевдоутопию средствами самого независимого, но ведь и самого строго контролируемого цензорами жанра. В центральном издательстве этот роман вряд ли мог увидеть свет в те годы.
Спустя четверть века писатель вернулся к обитателям космического ковчега — в романе-продолжении «Беглецы из ниоткуда» (1999). Действие происходит на том же звездолете «Кит» через два десятилетия, когда на обречённом корабле «вызрела» новая поросль его обитателей. В этом романе, ещё более психологически изощрённом, автора беспокоят вопросы не столько глобальные, сколько общечеловеческие, понятные и близкие современнику: проблема разобщенности поколений, утраты преемственности. Извечный конфлик отцов и детей в «Беглецах из ниоткуда» вылился в раздел пространства «Кита» на две суверенные территории — «Республику взрослых» и «Республику юных». Оригинальная и пугающе понятная художественная метафора.
Фантастика обладает очень ценным качеством: она позволяет взглянуть на Настоящее глазами Будущего. Близкое ведь лучше видится на расстоянии. Не потому ли блюстители норм советской литературы запрещали самое понятие «фантастическое искусство» в 1930-е, а в 1950—1970-е обязали НФ быть жалким придатком детской и научно-популярной литературы? Чтобы – не дай Бог… В следующем романе — «Сторож брату моему» (1976) — многие усмотрели намеки на «прогрессорскую» деятельность СССР в Чехословакии. Но центральным в романе всё-таки остаётся другое — жёстко и неординарно разработанная В. Михайловым тема ответственности человека (группы людей или даже всего человечества) за принимаемые решения. Само название книги символично и является перефразом библейской цитаты «Разве я сторож брату своему?»
В романе мы снова сталкиваемся с проблемой нравственного выбора героев, прозвучавшей еще более остро, чем в предыдущем произведении. Земле угрожает космическая катастрофа — взрыв Сверхновой. Земляне располагают достаточно мощными технологиями, чтобы погасить взрывную волну и не допустить гибель человечества. Но не все так просто. В окрестностях звезды находится планета, заселённая колонистами-переселенцами. Конечно, можно было бы их эвакуировать, но шансы на успех составляют 50х50, и в случае неудачи погибнут оба мира. Конфликт усугубляется ещё и тем, что жители планеты Даль не слишком-то и рвутся покидать ставшую родной планету. И как же быть? Принести в жертву «малый народец» (колонистов) ради спасения остального человечества или все-таки рискнуть? Кто сможет взвалить на себя такую ответственность? И вообще, кому позволено вершить судьбы целого человечества (хоть и разделённого бездной Космоса), решать: кому жить, а кому гореть в адовом пламени Сверхновой? Да и вправе ли человек брать на себя такую ответственность? Эти вопросы автор ставит не столько перед героями книги, сколько перед читателем, приглашая включиться в дискуссию, в увлекательный процесс мыслетворчества.
В «Стороже…» Владимир Михайлов снова не удержался от искушения дать увесистую оплеуху идее бездумно-счастливого государства-утопии, демонстрируя её несостоятельность. Абсолютное благополучие, бесконфликтность нивелируют личность, превращают человека в инфантильное, морально размягченное существо, не способное к самостоятельному мышлению, к преодолению обстоятельств, принятию ответственных решений и, в конечном итоге, ведёт к духовному обнищанию. Не по зубам оказывается «счастливому», слишком благоустроенному человечеству решение вдруг возникшей этической дилеммы. Настолько не по зубам, что её взваливают на плечи нескольких, мягко выражаясь, необычных людей, составивших экипаж десантного звездолёта. Их «нетрадиционность» в том, что они — представители давно минувших эпох (советский офицер Ульдемир, доисторический человек, индеец, спартиот из отряда царя Леонида, древнерусский монах и «захваченный», видимо, по чистой случайности нацистский летчик), извлечённые из своего времени за мгновение до гибели. Зачем? Да просто потому, что эти люди обладают качествами, утраченными потомками: психологической пластичностью, повышенной восприимчивостью, способностью к неординарному решению «тупиковых» задач, но главное — высокой заданностью моральных, этических норм. Но и этому удивительному экипажу непросто оказывается решить поставленную перед ним запредельную для человеческой психики (или лучше сказать — совести?) задачу, не все выдерживают самый главный экзамен — испытание совестью.
Но зачем Михайлову вообще понадобился этот финт с пришельцами из прошлого? Возможно, автор довольно прозрачно намекал на опасность растраты генетических связей с Прошлым. Ведь в Будущее мы всё-таки идём через осмысление опыта Прошлого и накопление Настоящего. Недооценка, бездумное отторжение пройденного (а значит, и самой истории) ведёт к необратимым последствиям, утрате самосознания не столько какой-то отдельно взятой нации, сколько всей цивилизации (природа и осмысление этих связей станет одной из тем в позднем романе В. Михайлова «Властелин»).
Капитан Ульдемир главное действующее лицо и романа-продолжения — «Тогда придите, и рассудим» (1983). Социальное звучание заметно усилилось, а изображение деградации общества, изначально основанного на самых высоких идеалах — достойно восхищения. Правда, продолжение (как это обычно и бывает) оказалось несколько слабее первой части, не доставало ему того эмоционального заряда, который будоражил в «Стороже брату моему». Но вместе с тем этот роман продемонстрировал умение писателя гармонично соединять глубину философской заданности с лихим, почти детективным сюжетом.
В 1991 году за дилогию о капитане Ульдемире писатель получил главную награду в области отечественной фантастики — премию «Аэлита». Забегая вперёд, скажу, что в 1997 году одна из звёзд в созвездии Тельца получила имя Ульдемир — в честь самого известного михайловского героя. Достойный знак, свидетельствующий не только о признании таланта писателя, но и о признании фантастики как неотъемлемой части человеческой культуры. С выходом романов «Властелин» (1993) и «Наследники Ассарта» (1998) дилогия превратилась в тетралогию. Романы целиком лежат в русле социально-философской фантастики. Одним из предметов художественного исследования стала тема очень сложная, если не сказать — опасная: природа и механизмы Власти.
В основе сюжета «Властелина» — война, развязанная монархом планеты Ассарт. Но это не совсем обычная война, потому что Властелина не интересуют чужие территории, объектом его притязаний становится чужая… история. Собственно, передел истории — оборотная сторона любой войны. ХХ век в жизни России продемонстрировал, однако: не только войны, но и политики, перекраивающей историю «по своему разумению». Увидев свет на третьем году «эры Новой России», «Властелин» прозвучал очень злободневно.
Мир вымысла в большинстве произведений В.Д. Михайлова существует в тесном симбиозе с болезненной, абсурдной реальностью нашего мира и нашего времени. Но важно отметить, что, обращаясь в своем творчестве к социальной фантастике, писатель никогда не разменивался на сиюминутность, не подчинялся литературной моде, веяниям времени. Писатель опирается только на личностное восприятие и жизненный опыт. «А опыт, — говорит Михайлов, — это то, что происходит внутри тебя, а не вокруг. Это любовь, смерть, творчество, — это не указы правительства…».
Даже такие, казалось бы, «засоциаленные» повести, как перестроечная сатира «…И всяческая суета» (1993) и сатирический памфлет в свифтовских традициях «Полная заправка на Иссоре» (1994), далеки от публицистической конъюнктуры.
Было бы ошибкой рассматривать творчество В.Д. Михайлова исключительно в русле социально-философской или сатирической прозы. Михайлов — это ещё и тонкий, пронзительный лирик. Даже в космических произведениях макрокосм человеческой души его интересует куда больше загадок Космоса или увлекательности сюжета.
Застарелый спор физиков и лириков получил неожиданное продолжение в повести «Стебелёк и два листка» (1984). Это удивительный по эмоциональному накалу, но глубоко трагический гимн Любви, всему живому, природному, что есть в человеке. Ведь только любовь достойна жертв, лишь подлинная человечность делает человека равным Богу, а смерть любимой соизмерима с Апокалипсисом.
…Представьте себе, что время вдруг потекло вспять и вы обречены снова и снова повторять пройденный путь — путь ошибок, лжи и предательств, выстроенный вами ещё в «первой» жизни. Вы движетесь по замкнутому кругу — наедине с самим собой, со своим прошлым, не в силах что-либо изменить. Но ведь можно попытаться. На такой теме можно было бы выстроить увлекательный сюжет с путешествиями во времени. Но Михайлов категорично принес в жертву сюжетность, — чтобы рассказать притчу о нравственном перерождении человека, — повесть с символическим названием «Не возвращайтесь по своим следам» (в 1985 году её сокращенный вариант публиковался под заглавием «Всё начинается с молчания»). Это произведение стало одной из самых ярких страниц отечественной фантастики 1980-х годов.
В этом же контексте хочется упомянуть ещё одно произведение, очень нехарактерное для Михайлова. Трагикомический рассказ «День после соловьёв, год седьмой» — саркастическая и вместе с тем очень лиричная история о мире безвольных мужичков и стервозных жён, на базарной площади продающих (или сдающих «в наём») своих мужей другим женщинам — когда приходит срок. Как овощи.
1990-е годы создали качественно новую ситуацию в отечественной литературе. Чтобы издаваться, уже недостаточно стало писать просто хорошо, даже очень талантливо. Не все писатели, сделавшие имя в 60-70-е, смогли перестроиться, многие «сломались» под напором новых «установок». Владимир Михайлов сделал попытку «обновиться». С публикацией экологического детектива «Ночь чёрного хрусталя» (1990) в его прозе заметно усилилась фабульная сторона. Один за другим выходят космические детективы (или, правильнее сказать, космические политико-иронические триллеры) «Полная заправка на Иссоре» (1994), «Восточный конвой» (1996), «Посольский десант» (1996), «Приют ветеранов» (1996), «Заблудившийся во сне» (1997)… Изменилась не только поэтика, но и герои. В ранних произведениях они хоть и совершали подвиги, но это были не супермены, а самые обыкновенные, в чём-то очень близкие нам люди, просто оказавшиеся в «неудобной» ситуации, когда они просто вынуждены (так и хочется сказать — обречены) взваливать на себя тяжёлые доспехи героя. Это персонажи из категории «вынужденных героев».
В книгах лихих 90-х появился герой с задатками супермена, агент спецслужб. Впрочем, справедливости ради заметим, что михайловский «супермен» — это во многом пародийный персонаж, а фантастические детективы Михайлова — чаще всего имитация жанровой формы, игра в детектив. И всё-таки при чтении этих книг невольно всплывали беспокойные вопросы: неужели талантливый писатель поддался общему искушению, ушёл в «проходняк»? Стал крепким ремесленником и только? Дадим слово фантасту: «Я не люблю насилия — ни над своими героями, ни над самим собой. Каждая новая вещь для меня — неожиданность. Каждый раз я как бы заново учусь писать. И страшно боюсь: а вдруг разучился? Если что-то начинает получаться, мне интересно: а как будет получаться? За время „простоя“ жизнь изменилась, и я изменился: как это скажется на бумаге?»
Все сомнения разрушил огорошивший своей экспериментальной новизной, вызывающей смелостью философских и политических взглядов роман «Вариант И» (1997) — главный роман последнего михайловского десятилетия. Книга ознаменовала не просто возвращение Того-Самого-Михайлова. Перед читателем был явлен знакомый незнакомец, а книга стала одной из заметных вех русской социальной фантастики рубежа веков.
К этому роману писатель шёл несколько лет, писал её долго и трудно. В личном разговоре он признался, что мечтал написать настоящую, умную позитивную утопию, которая сегодня, когда люди охвачены тотальным неверием в будущее, неожиданно обрела идеологическую и духовную нужность именно для России. «Вариант И» — философско-политический трактат с элементами фантастического детектива о России, её судьбе и вероятностном её месте в ближайшей истории. Это — роман-размышление, роман-исследование, достойный посвящения ему отдельной статьи (а таковых было немало). Читатели и критика приняли новую книгу писателя настороженно (а сегодня, в 10-е годы XXI века, она и вовсе скорее всего вызвала бы горячее неприятие — как у антиисламистов, так, пожалуй, и у исламистов). Ещё бы, ведь Михайлов, глубоко православный человек, описал гипотетическое (и оптимальное по Михайлову) будущее, где монархическая Россия стала во главе… исламского мира. После многотрудных мытарств страна обрела-таки долгожданную общенациональную идею, вернувшую России утраченный в конце ХХ века статус Великой Державы.
«На площади стало, кажется, ещё более людно. Россия любит праздновать — хотя и несколько своеобразно. Впрочем, чувствовались уже новые веяния: пьяных было куда меньше, чем полагалось по традиции.
Это заметила и Наташа. Она сказала:
— И всё же — перекорежит Россию ислам.
Изя лишь пожал плечами. Всё-таки он уже много лет имел к этой стране лишь косвенное отношение.
— Да бросьте вы, — сказал я. — Россию ислам не перекорежит. Как и православие с ней в конечном итоге ничего не сделало. Нутро как было языческим — так и осталось. Вот Россия наверняка ислам переиначит, подгонит по своей мерке. Она всегда всё переваривала, переварит и это. Зато по новой ситуации место, которое она вскорости займёт в мире, вернее всего будет назвать первым. По всем параметрам. Возражения есть?»
Парадоксально? Пугающе? Непатриотично? Особенно в контексте печальных событий последних полутора-двух десятков лет, после волн межэтнических конфликтов, множества терактов, мигрантского беспредела «по-европейски», когда понятие «исламский терроризм» стало едва ли не символом грядущего Апокалипсиса. Однако, как верно заметил один из рецензентов романа, «порой гораздо труднее переварить ответ, нежели в очередной раз почесать затылок над риторическим вопросом» (Если. 1998. № 6. С. 264). А сам писатель однажды заметил: «Лучшее, что дает фантастика, — чувство зыбкости сущего. Ты привыкаешь к тому, что возможны варианты. Мир не отлит в жесткую, навсегда затвердевшую форму».
Этот роман — второе дыхание писателя. И одновременно лебединая песня. Последовавшие за ним книги «Завет Сургана» (2002), «Тело Угрозы» (2003), «Постоянная Крата» (2003), «Может быть, найдётся там десять?» (2005) и вышедший посмертно роман «Королевы Маргины» (2009) — свидетельства нерастраченной, неразмененной силы писательского таланта Михайлова, жадно окунувшегося в смелый литературный эксперимент, уже не боясь потерять читателя и тираж.
Может, философские, геополитические и даже эстетические посылы последних романов В.Д Михайлова действительно неоднозначны и спорны, но ведь книги писателя адресованы всё-таки читателю думающему, сомневающемуся, не ищущему простых, тем более готовых, ответов на сложные вопросы. «Я лишь тот кран, который время от времени кто-то открывает и из которого время от времени что-то льется, — говорил Владимир Дмитриевич. — Но жидкость в кране не возникает сама собой… Но я верю, что работаю не без смысла, что я пишу — вернее, мною пишется, — с какой-то целью. Разгадать эту цель, понять урок, который преподносится мне кем-то в течение жизни — очень интересная задача».
