Маститый наш критик Г. Юзефович считает, что в двух последних своих романах «Июнь» и «Истребитель» (М.: Издательство АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2021) Дм. Быков взял ещё одну, самую высокую для себя на сегодня, планку художественности. И значит, мне повезло: знакомство с творчеством мастера я начал с наилучшего у него. «Июнь» мне в целом понравился, я назвал его «умной, хитрой и тонкой литературной игрой», квазиисторическим романом о нашем настоящем и, не дай-то бог, близком будущем. (Помните: Быков пророчит, что мы, как летом 1941 г., накануне теперь новой, возможно, и мировой войны?..)
«Истребитель» есть окончание его «И»-триптиха («Икс», «Июнь», «Истребитель»), где на материале советских 1930-х гг. автор говорит всё о том же нашем текущем моменте, хотя, конечно, и собственно историю не забывает. Концепция советского проекта Дм. Быкова проста: он хотел показать, что «…СССР построил общество, о котором вечно мечтало человечество,… только чтобы доказать, что это общество нежизнеспособно, и после того, как оно построено, делать в нём нечего. Советский Союз сделал больше, чем можно, а смысл жизни состоит в том, чтобы делать меньше». Конечно, звучит это несколько э-э… по-обломовски, но ведь и с фактами истории, с её горьким опытом не поспоришь.
Занятно, что именно «Истребитель» иные прочли как быковскую осанну советской жизни. Даже Сталин у него, записного нашего либерала, дескать, добрый, умный хитрован — отец родной, в этом вот «Истребителе». То, что само слово «истребитель» относится даже и не лично к Сталину, а ко всему советскому проекту, как-то не взяли в толк. Я бы сказал, что истребитель здесь — самый дух эпохи героев, которым можно завидовать белой завистью (ведь бесспорно герои), но они обречены на подвиг ровно в той же мере, что и на гибель. Потому что после подвига делать им на земле нечего. «Герой на пенсии» звучит иронически. И в начавшейся войне вчерашние герои межконтинентальных рекордов оказались неумёхами: практика жизни требовала скромных профи, а не полубогов.
Сталинским «соколам», героям-лётчикам и полярникам 1930-х и посвящён роман «Истребитель». В семи главах с прологом и эпилогом даны истории этих людей. Не документально точно, но близко к тексту жизни. И под прозрачными «псевдонимами» мы угадываем реальных людей: Волчак — В. Чкалов, Петров — А. Серов, Кандель — Э. Кренкель, Канделаки — В. Коккинаки и т. п. Скажу честно: не все «портреты» так уж выразительны, интересны.
Пожалуй, тут больше всего повезло Волчаку-Чкалову: и по жизни он больно уж колоритный, яркий, и в романе его образ несёт самую важную смысловую нагрузку: герой из героев — самый громкий, самый прославленный, самый беспощадный к себе и другим, самый любимый вождём и народом. И самая запоминающаяся сцена романа (по-моему) — речь Волчака на кремлёвском банкете, где он упорно, до слёз, до громкой истерики говорит о своём желании отдать жизнь за любимого товарища Сталина; образец душераздирающего фанатизма, причиной которого является страх перед той высотой, на которую он поднялся и после которой в жизни делать-то уже ему нечего. Автор, показалось, почти обходит то обстоятельство, что во взвинченной атмосфере конца 30-х, где громкие триумфы чередовались с не менее громкими (и гораздо более грозными) процессами над «врагами народа», эта истерика гипермужественного человека была психологически оправдана именно обстановкой террора.
Вообще это в стиле Быкова: давать ситуацию как бы сквозь фильтры, контурно. Читатель сам должен догадаться о причинах поступков персонажей, достроить ситуацию или мучиться догадками. Это рискованный приём: он порождает и недопонимание смыслов, и недопрописанность сюжетных линий, и просто делает впечатление от текста, от персонажа неотчётливым и быстро забываемым. Так же было ведь и в «Июне»: прекрасно помнишь М. Цветаеву с этим её резким жестом (бросала вишни в рот, чтобы не сказать лишнего), мещаночку Крапивину, роковую и ласковую красавицу Лию (явно образ, навеянный Лилей Брик). А вот ни один мужской персонаж не запомнился, выветрился. Лучшие страницы обоих романов — о любви, самые точные речевые характеристики — у женских образов. «Мужики» с их одеревенелою одержимостью в «Истребителях» (за исключением Волчака) — испаряются из памяти мгновенно. Остается общее впечатление мучительного надсада и хронической мужской небритости.
Конечно, «Истребитель» без привычной для Быкова игры с читателем не обошёлся. Я имею в виду образ патологоанатома и маньяка Артемьева. Если лётчики-полярники — сияющие вершины эпохи, то Артемьев — её грязное дно, этакий фрик, который в условиях войны неожиданно становится незаменимым хирургом в полевом госпитале. Таков чёрный юмор жизни! В романе очень туманно даётся понять, что Артемьев вроде бы делает какие-то эксперименты для государства. Так, он оживил (или что с ней сделал — преобразовал?..) свою жену, которая периодически посещает советские курорты и рассказывает пляжным соблазнителям, какое они пшено рядом с её супругом.
Есть и ещё одна линия в романе — рассказ о подпольной организации, один из членов которой (как минимум) проводит эксперименты околокосмической тематики в колхозной МТС. Но настолько это всё вяло увязано в общий сюжетный узел, что выглядит пустым, неоправданным интересничаньем со стороны автора. Для удержания читательского внимания вполне было б довольно и главной линии.
Итак, семь историй, семь (больше!) судеб, каждая из которых показывает нам оборотную сторону официальной солнечной картинки советских 30-х. Здесь-то и выявляется главное противоречие этого времени: необычайно сильные индивидуальности и волевые личности лишены в предложенных им историей социальных условиях права на себя. Сверхчеловеки по замесу, они права на свободное проявление своей личностной воли не имеют. Особенно в этом смысле показательна история третья («Двое»). Лётчик Петров (Серов) и лётчица Степанова (П. Осипенко) влюблены друг в друга. Но соединиться им мудрено, ведь оба — фигуры публичные, не только люди и лётчики, но и актёры крепостного театра под названием «образцовая советская семья». И ощущение неволи, которая сковывает безупречных вроде бы героев «Истребителя», от главы к главе будет лишь нарастать…
Читатель, наверно, скажет: в сущности, эти кумиры 30-х в чём-то слишком похожи на наших звёзд — невольников современных пиар-технологий. Есть, возникнет точно соблазн по итогам прочтенья «Истребителя» назвать и весь советский проект гигантской пиар-акцией, правда, уж слишком кровавой, да и кончившейся провалом. Что ж, неровный, но порой с превосходно написанными страницами роман Быкова заставляет думать именно так — хотя и без учёта гораздо более противоречивого контекста той далёкой уже эпохи.
