Известный прозаик, поэт, очеркист Геннадий Прашкевич – кладезь историй об известных людях литературы и науки. Со многими он виделся, со многими из них дружил. И большинство из них стали героями его увлекательных биографических этюдов. «Территория L» уже публиковала очерк-воспоминание о классике советской научной фантастики и видном учёном И.А. Ефремове. В этом номере Геннадий Мартович делится воспоминаниями о встрече с Абрамом Палеем, советским фантастом, прожившим почти 102 года.
14 февраля 1993 года, накануне столетнего юбилея советского писателя-фантаста Абрама Рувимовича Палея, я побывал у него в Москве — на Полтавской улице, неподалеку от стадиона «Динамо». Он плохо слышал, маленький, гостеприимный, складный, как бы даже костяной старичок. «Остров доктора Моро» Герберта Уэллса и «Человек, укравший Гольфштрим» Ж. Тудуза подвигли его на создание романов «Остров Таусена» (1948) и «Гольфштрем» (1927), ну, и, конечно, написал он про «Планету КИМ» (1930) и оптимистичную книгу «В простор планетный» (1968). С довоенных пор шла в СССР бурная дискуссия, что такое фантастика ближнего прицела? Надо ли советским фантастам писать о чём-то страшно далёком, скажем, о полётах к другим звёздам, о поисках другого разума? Лидеры КПСС уверенно утверждали: коммунизм неизбежен. Да, это так! Но чтобы построить счастливую жизнь, нужно на полную катушку трудиться прямо сейчас, строить новые города, совершенствовать технику. А на других планетах? Вдруг чужой разум там окажется действительно чужим? Зачем нам фашиствующие жукоглазые?
Выведен на орбиту первый искусственный спутник Земли, напечатана «Туманность Андромеды», умножаются ряды космонавтов, а фантасты (в массе своей) как писали, так и пишут о всё более и более мощных тракторах, о защитных лесополосах, выращиваемых за одно лето, о коровах, дающих столько молока, что его хватит всем, даже нашим соседям.
Сейчас и здесь! Решим земные проблемы! Звёзды никуда не денутся, подождут.
Столетний фантаст Палей обрушил на меня массу вопросов. Вот как радиоволны проходят сквозь каменные стены? Полностью ли останавливается движение атомов при абсолютном нуле? Почему двоякодышащие рыбы в процессе развития никак не превратятся в троякодышащих? При этом он успевал жаловаться — с мягкостью, присущей только столетнему человеку. На сегодняшнее: вот приходят незнакомые люди, а потом недосчитываешься редких книг. На прошлое: в одном довоенном литературном журнале сотрудница часто возвращала молодому Палею его стихи с несколько суховатой улыбкой: «Вы, наверное, вредитель».
В течение всей нашей встречи Палей возвращался к самолетам.
Вот вы говорите, что прилетели из Новосибирска, это сколько же часов вы провели в воздухе? Не менее четырёх? Ну, ну. Что-то мучило столетнего фантаста, какой-то невысказанный вопрос бился, бушевал в пучинах его неуёмной души. Он цитировал собственные стихи, рассказывал, как известный советский поэт украл у него стихотворные строчки, в результате чего весь наш народ распевал про чудесный город, замерший в сонной дымке, а о нём, о настоящем авторе, никто ничего не знал. И чем дольше длилась наша беседа, тем больше я чувствовал некую скрытую зависимость фантаста Палея от уже, казалось бы, канувших в вечность догм, от неких давно не работающих, да, наверное, и не работавших программ. Да, конечно, коммунизм неизбежен, но зачем для этого даже ему, тихому фантасту Палею, пришлось пройти через Лубянку? Да, советский человек построит ещё тысячи более мощных тракторов, осушит многие гектары топких болот, но почему всё ещё нельзя писать о далёком будущем? Раскованно, широко. Только ли техника определит наше будущее?
«В литературе, видите ли, — писал мне тогда другой, тоже немало поживший советский фантаст, начинавший, как и Палей, все с той же пресловутой фантастики ближнего прицела, но пришедший в итоге к идее науки-ратомики, — в отличие от шахмат, переход из мастеров в гроссмейстеры зависит не только от мастерства. Тут надо явиться в мир с каким-то личным откровением. Что-то сообщить о человеке человечеству. Тургенев открыл, что люди (из людской) — тоже люди. Толстой объявил, что мужики — соль земли, что они делают историю, решают мир и войну, а правители — пена, только играют в управление. Что делать? Бунтовать — объявил Чернышевский. А Достоевский открыл, что бунтовать бесполезно. Человек слишком сложен, нет для всех одного счастья. Каждому нужен свой ключик, своё сочувствие. Любовь отцветающей женщины открыл Бальзак, а Ремарк — мужскую дружбу, и т. д. А что скажете миру вы?»
Риск встречи с жукоглазыми фашистами или бесконечные трактора?
Я слушал Абрама Рувимовича и качал головой. Может, я, правда, вредитель?
Он почувствовал это моё, скажем так, смущение. И, прощаясь, он, столетний фантаст, автор книг, выходивших в свет ещё задолго до моего рождения, улыбнулся мне ободряюще. Он ведь хотел и меня поднять до своего уровня, утвердить мою веру в будущее. Самолет летит из Новосибирска в Москву целых четыре часа? Ну, ну. Он выдержал эффектную паузу и потряс в воздухе сухоньким кулачком: «Запомните, молодой человек, когда-нибудь они будут летать еще быстрее!»
