В прошлом году невольно упустили важную литературную дату: в июле 2016 года «лучшему русскому поэту второй половины ХХ века», лидеру Самого Молодого Общества Гениев (СМОГ) Леониду Губанову (1946 — 1983) исполнилось бы 70 лет. Пусть и «задним числом», но отметим эту важную для русской словесности дату.
Губановская поэзия к читателю дошла вообще несправедливо поздно. Первый, тонюсенький, сборничек «Ангел в снегу» вышел скромным тиражом в 1994-м, потом лишь в 2003 году издательство «Время» выпустило пухлый 700-страничный кирпичик «Я сослан к Музе на галеры…», вобравший практически все, написанное культовым поэтом. Томик «Серый конь» в мажористой серии «Золотая серия поэзии» «Эксмо» выпустили аккурат к 60-летию поэта, в 2006-м; в 2012-м в Питере, наконец, выходит самое академическое изданий наследия Губанова — с комментариями, библиографией и статьями — почти на 600 страниц том «И пригласил слова на пир…»… Да вот, собственно, и всё. Негусто. Непричесанного, анархичного Губанова модно любить и цитировать, но не очень модно издавать.
«А где-то с криком непогашенным, / под хохот и аплодисменты, / в пролет судьбы уходит Гаршин, / разбившись мордой о бессмертие. // Так валят лес, не веря лету. / Так, проклиная баб и быт, / опушками без ягод слепнут / запущенные верой лбы. // Так начинают верить небу / продажных глаз, сгоревших цифр, / так опускаются до НЭПа / талантливые подлецы. // А их уводят потаскухи / и потасовка бед и войн. / Их губы сухо тянут суки, / планета, вон их! Ветер – вон! // При них мы сами есть товар, / при них мы никогда не сыты. / Мы убиваем свой талант, / как Грозный собственного сына…» («Полина»).
Стихи Леонида Губанова – немыслимое, казалось бы, соединение Хлебникова и Есенина, авангарда и традиции. Но этот очумелый сплав породил удивительную, выламывающуюся из всех канонов не то что советской, но и нынешней стихотворной традиции подлинную, очищенную от технических условностей Поэзию. Такое же незамутнённое, взвихрённое чувство Слова и Образа в послевоенной поэзии было, пожалуй, разве что у Ксении Некрасовой (еще одной отверженницы советской литературой).
«И пахло телятами, Божьими фресками, жатвой. / Кабак удивлял своей прозою — трезвой и сжатой. / И пенились бабы, их били молочные слезы, / как будто и вправду кормили их грудью березы».
Достаточно навскидку открыть любое из стихотворений Губанова и становится понятно, почему негласным лидером, вожатым СМОГистов был именно он. Прекрасны, талантливы стихи соратников (ныне «узаконенных») Юрия Кублановского, Владимира Батшева, Владимира Алейникова, Аркадия Пахомова или барда Владимира Бережкова. Но это именно что талантливы. А вот Губанов — это очищенная от шелухи, зримая гениальность, прорыв насквозь, навылет. Порой он кажется жутко непричёсанным, нарушая незыблемые законы регулярного стиха. Но зато КАК нарушал! Там, где рифма стесняла Слово — он вколачивал в стих такой силы образ, против которого не попрёшь, даже и обвешанный учебниками по стихосложению.
«Душа моя — ты таль и опаль. / Двор проходной для боли жаждой. / Но если проститутка кашляет, / ты содрогнешься, как окрик».
Такое мог себе позволить гений, каковым и был Леонид Губанов — дикорастущий, невыглаженный, неуютный, сопротивляющийся школизации и литературному панибратству, пропивающий всё, кроме самой Поэзии, которой он был предан, как Богу.
«А мы рассказываем сказки, / и, замаскировав слезу, / опять сосновые салазки / куда-то Пушкина везут. / Не пахнет мясом ли паленым / от наших ветреных романов? / И я за кровью Гумилева / иду с потресканным стаканом. / В моем лице записки пленника / и старый яд слепой тоски. / В гробу рифмуют кости Хлебникова / лукавых строчек колоски».
Губанов мечтал умереть среди книжных полок:
«Я не на улице умру / среди бесстыдного народа, / а книжных полок посреди, / черновиков где рваный ворох».
Умер Поэт 8 сентября 1983 года. Как водится у гениев, в возрасте 37 лет.
