Понять, осмыслить, художественно воплотить глобальные социальные сдвиги, потрясшие Россию, ухватить и пропустить через себя настроения противоречивой эпохи — задача, посильная только большому художнику. Как с ней справлялись первые советские фантасты?
Увы, на 80 процентов цех молодой советской фантастики составляли литературные дилетанты. Искренне желавшие утвердить знамя фантастики в литературе, иногда способные, добротные литераторы, но не более того. Произведения, поднявшиеся до уровня осмысления современности, в советской фантастике 1920-х годов — большая редкость.
С романами о будущем ситуация была ещё плачевней.
И всё-таки нашлось несколько произведений, так или иначе отразивших романтико-трагедийное ощущение эпохи.
В 1922 году в Канске мизерным тиражом за счёт средств автора была издана повесть Вивиана Итина «Страна Гонгури». Возможно, эта одна из первых советских утопий так и затерялась бы во времени, если бы её не заметил А.М. Горький, с подачи которого в 1927 году повесть (несколько переработанную и дополненную) перевыпустили в «Госиздате» под названием «Открытие Риэля».
Повествование разворачивается на двух сюжетных планах — реальном и вымышленном. Молодой красноармеец Гелий, попав в плен к белочехам, ожидает расстрела. Его сосед по камере, сочувствующий большевикам старый доктор, погружает юношу в гипнотический сон, и там Гелий осознаёт себя другой личностью — гениальным учёным из будущего Риэлем. Итин талантливо и вдохновенно рисует картину гармоничного, счастливого будущего: из словаря вычеркнуто слово «война», люди увлечены духовным самосовершенствованием, самозабвенно отдаются не только постижению наук и искусств, но и любви. Повесть так бы и осталась всего лишь ещё одной красивой сказочкой, если бы автор вдруг не ввёл в повествование трагическую ноту. Учёный Риэль открыл вещество онтэ, позволившее людям покорить тяготение, изобрёл аппарат, при помощи которого можно заглядывать в различные эпохи. Он обласкан обществом, любим самой красивой девушкой планеты — Гонгури. Но ему, беспокойному, всё мало. Он стремится проникнуть в самые сокровенные тайны Мироздания, достичь полного совершенства… и, осознав, что это ему не по силам, кончает жизнь самоубийством.
Такой неожиданный поворот сюжета, резко противоречащий жизнеутверждающему пафосу предыдущих сцен, резко выталкивает «Страну Гонгури» из строя бесконфликтных утопий и одновременно выстраивает мостик между красивой мечтой и «недостроенной» действительностью. Ведь и «реальный» юноша Гелий в конечном счёте погибает. Связь между вымыслом и жизнью грубо разрушается — путь к счастью не бывает лёгким.
В 1938 году поэт и утопист Вивиан Итин был арестован по обвинению в шпионаже и расстрелян в Новосибирске.
Ещё выше трагедийная нота звучит в небольшой повести А.Н. Толстого «Голубые города» (1925). Толстой тоже совмещает реалистический и фантастический планы повествования; момент перехода между ними почти незаметен. Главный герой, юный красноармеец и талантливый архитектор, в тифозном бреду видит свою мечту — голубые города счастливого будущего: «Растениями и цветами были покрыты уступчатые, с зеркальными окнами, террасы домов. Ни труб, ни проволок над крышами, ни трамвайных столбов, ни афишных будок, ни экипажей на широких улицах, покрытых поверх мостовой плотным сизым газоном. Вся нервная система города перенесена под землю. Дурной воздух из домов уносился вентиляторами в подземные камеры-очистители… В городе стояли только театры, цирки, залы зимнего спорта, обиходные магазины и клубы — огромные здания под стеклянными куполами».
Преобразились не только города, но и вся планета: исчезли границы, там, где когда-то были мёрзлые тундры и непроходимые болота, «на тысячи вёрст шумели хлебные поля». Но красивая мечта сталкивается с суровой действительностью. Для Буженинова, мечтателя и идеалиста, изломанного революцией и гражданской войной, идея построения голубого города будущего становится навязчивой, смыслом всей жизни, манией. И он поджигает вполне реальный город, несовместимый с его мечтой: «План голубого города я должен был утвердить на пожарище — поставить точку…»
Толстой обрывает повествование неожиданно и жестко: «Буженинов Василий Алексеевич предстанет перед народным судом».
«Голубые города» — вероятно, самая возвышенная и трагическая утопия 1920-х годов. Она надолго стала символом недостижимости красивого будущего, утонувшего в серости, обыденности настоящего.
В бреду видит будущее и умирающий поэт из рассказа Николая Асеева «Завтра» (1925). Он пытается представить себе грандиозные картины мира, в котором мог бы жить и выздороветь: люди овладели энергией, перемещают по воздуху целые города, заменяют изнашиваемые органы…
Вообще, в утопиях 1920-х картины будущего часто возникают в воображении смертельно больных героев. Символика прочитывается легко: больной, умирающий организм — современное общество, которое остро нуждается в позитивном обновлении.
В чудесной, возвышенной научно-фантастической повести Андрея Платонова «Эфирный тракт», написанной в 1926–1927 годах, но впервые опубликованной только в 1967-м, будущее тоже тесно соприкасается с настоящим. Казалось бы, человечество достигло небывалых высот в науке, ликвидированы границы и политические конфликты. Но почему тогда в «прекрасном и яростном» мире существует газета с названием «Беднота»? Значит, не всё так благополучно в светлом будущем?
Продолжение следует
