Ник Завриев. Голос очкариков-интеллигентов

«Что-то ты делаешь для денег, что-то для славы, что-то для “кармы и вечности”, и вещи это, как правило, разные» — кредо нашего сегодняшнего гостя, музыканта-электронщика с европейской известностью и популярного музыкального журналиста Ника Завриева.

— Нил Теннант из «Pet Shop Boys»  пришёл на сцену из музыкальной журналистики. А как в профессию пришли вы?

— Я ещё подростком думал о журналистике, выбирал между факультетом  вычислительной математики и кибернетики (куда в итоге и поступил) и журфаком. Изначально сделал как бы «рациональный выбор», но потом всё равно в журналистику вырулило. Году в 1996-м я попал в FIDO (что-то вроде нынешних соцсетей ещё до эпохи интернета), куда стал много писать о музыке — рецензии на пластинки, статьи о музыкальных жанрах и так далее. Потом были фэнзины, LiveJournal, в какой-то момент мне в одном из музыкальных ЖЖ-сообществ попалось на глаза письмо Глеба Лисичкина, который искал новых авторов для журнала Play. Туда меня в итоге взяли, ну, и дальше всё встало на рельсы — из одного издания тебя зовут в другое и так далее. Опыт занятия музыкой в этом, конечно, помогает — я себя чувствую кем-то вроде футбольного комментатора, успевшего ещё и поиграть на профессиональном уровне до того, как за микрофон сесть. То есть язык у меня, может, и не лучше всех, но будучи одновременно по обе стороны сцены, я что-то важное понимаю.

— А что с музыкой? Как всё началось и во что вылилось? Самый известный ваш проект Ambidextrous (англ. — двуличный). Подозреваю, что такое название связано с тем, что вы балансируете между разными стилистиками. Вы выделяете для себя самые знаковые моменты своей музыкальной жизни?

— Стилистика, кстати, тут ни при чём, я просто в самом деле амбидекстр, родился левшой, но в школе переучили, в итоге я многие вещи обеими руками делать умею. Правда, отшучиваюсь, что я, скорее, «амбисинистр», обе руки левые, я всё же достаточно неловкий товарищ. Начинал я в конце девяностых, застал здесь первую волну IDM (Intelligent Dance Music) и расцвет экспериментальной электроники — «Птюч», «Акватория», ранняя «Территория»  и так далее. Старт был для меня максимально лёгким. Записал первую демо-кассету, показал друзьям из музыкальной тусовки — и тут меня уже зовут играть концерты, ставят на «Станции» и издают на сборниках. Потом у меня довольно рано (году в 1997-м) появился интернет, а там была очень живая тусовка вокруг IDM-листа на сайте hyperreal.org. Там и музыканты тусовались, и боссы лейблов, это была очень открытая и приятная площадка. Я со многими людьми из той компании до сих пор общаюсь. Так удалось попасть на какую-никакую «международную орбиту».

В качестве знаковых моментов, наверное, проще всего концерты вспомнить — выступление в Генуе с Port-Royal перед полным клубом, концерт на «Аванте-2009» с Ambidextrous Live Band, концерт в  «Гараже» с эмбиентной программой, «Синтпозиум»  последний — всё это было очень круто в смысле энергетики от слушателей. А в плане каких-то карьерных решений, определивших ход событий, — думаю, что мы вообще их переоцениваем. У меня вот, например, был эпизод, когда только записанный альбом Errorism захотел издать американский Merck, на тот момент совсем начинающий лейбл, как раз из интернет-тусовки. А  у меня уже была устная договоренность с Art-Tek, и я ответил Merck’у, мол «Сорри гайз, материал уже отдан издателю, будет новый — напишу». Аrт-Тек меня в итоге издавать передумал, Merck зазвездились и со мной тоже уже не очень хотели иметь дело, в итоге  Errorism пришлось печатать самому. Довольно долго мне казалось, что это решение стоило мне международной карьеры, но сейчас ясно, что альбом в итоге всё равно стал успешным и хорошо разошёлся, а релиз на Merck сам по себе ничего не дал бы. Тусовка «старых айдиэмщиков» меня отлично знает и так.

Ещё очень важный и непростой момент — это где-то третий-четвёртый альбом, когда ты уже не молодое дарование, но ещё и не ветеран. То есть поначалу к тебе очень много внимания в медиа, ты радуешься, что-то записываешь, издаёшь, начинаешь собирать не 30 человек, а уже, например, 120. А потом бац — и тебя начинают игнорировать. Потому что от молодого музыканта, особенно играющего что-то странное, всегда есть ощущение, что вдруг это новая сенсация, сейчас он начнёт собирать стадионы или клубы-тысячники по всей стране. Почти никто в итоге не выстреливает (а возможно и не имеет таких планов), но медиа интересен только этот сценарий. А к третьему альбому вроде как уже ясно, что хоть у тебя дела идут вполне себе в гору, новых Битлз из тебя не получится. После этого ты как-то приучаешься выстраивать инфрастркутуру вокруг себя сам и если выдерживаешь ещё лет 5—7, а лучше 10, то дальше ты уже «живая легенда русской электроники».

— А вот кстати, ваша «вхожесть»  в музыкальные издания, репутация журналиста наверняка же способствовали и успеху, популяризации вашей музыки?

— Сложно сказать. Про меня западные издания пишут, кажется, охотнее, чем русскоязычные. Но тут много причин: с одной стороны, здесь в принципе почти не пишут про эмбиент или IDM, с другой — в отношении музыки, которую сочиняют журналисты, есть некий стереотип, что это будет что-то очень меломанское, с отсылками на «богатый бэкграунд», а массовому слушателю совсем ни о чем не говорящее (что отчасти даже верно). Ну, и вообще, чтобы про тебя писали, нужно быть не московским журналистом средних лет, а 18-летним уроженцем города Ленинск-Кузнецкий с амбициями «надрать всем задницу в этих ваших столицах». Но при этом мне грех жаловаться: то, что я всех знаю и все знают меня, конечно, помогает, просто это выражается не в том, что обо мне пишут. Меня довольно охотно приглашают играть на какие-то мероприятия, аффилированные с медиа, например. Вот «Арзамас» решил сделать что-то про электронную музыку и первым делом позвал меня с лекцией и лайвом. Получилось очень здорово, по-моему! Вообще, важно найти себе нишу, какую-то идентичность. Я такой «голос очкариков-интеллигентов», меня едва ли позовут на какое-нибудь модное мероприятие с брендами и тусовочкой, но если будет что-нибудь культурно-образовательное где-нибудь в музее — тут я первый кандидат.

— Есть какая-то, скажем так, специфика российской музыкальной журналистики, отличная от западноевропейской или американской?

— Ну, главное отличие, на мой вкус, в том, что здесь практически нет специализированных изданий. Понятно, что «Афиша»  или «Кольта» про альбомы Bola или, скажем, Maserati не напишут примерно никогда в силу объективных причин. А ничего похожего на Igloo или FACT у нас нет. Есть Data Wave, который Илья Кудрин делает, но он его делает в Нью-Йорке и на английском. Не хватает изданий, которые бы долго, годами держались на энтузиазме. Здесь слишком долго всех приучали к тому, что журналистика (и музыка, кстати, тоже) должна быть «продуктом» — некой индустрией, бизнесом. А на самом-то деле всё самое интересное существует в каком-то бесприбыльном или малоприбыльном режиме, и это надо поддерживать. Не деньгами, а, скорее, усилиями — написал популярный текст про очередного рэпера, теперь сделай что-нибудь просветительское, потрать время и напиши про какой-нибудь симпатичный тебе зубодробительный мат-рок в нишевое издание. Что-то ты делаешь для денег, что-то для славы, что-то для «кармы и вечности», и вещи это, как правило, разные.

— На рубеже девяностых-нулевых пришлось много общаться с коллегами из глянцевых околомузыкальных изданий. Тогда с удивлением заметил, что далеко не все обозреватели музыкальных новинок и музыкальной жизни в целом владеют английским языком. Да они редко и из Москвы-то выезжали — весь актуальный контент доставляли прямо в редакцию. Сегодня, мне кажется, ситуация в этой сфере в корне иная. Это так?

— Ну, те, с кем я общаюсь, конечно же, говорят на иностранных языках, ездят по концертам и фестивалям (причём не только в Европу, но и куда-нибудь вглубь России, например) и вообще держат руку на пульсе. Но я тут говорю не о глянце, а, скорее, о каких-то «интеллектуальных»  изданиях. Глянец, по-моему, если и не умер, то о музыке давно не пишет, если это не Леди Гага или Скриптонит. Сейчас принято внимательно следить за местной сценой, читать нишевые паблики «ВКонтакте» и ходить на каких-то ноунеймов в «Успех» или Punk Fiction, в начале нулевых ничего такого не было, конечно. Скажем, Серёжа Мудрик, музыкальный продюсер «Вечернего Урганта», реально очень глубоко в теме, свою работу делает на двести процентов. Просто надо понимать, что есть конъюнктура, есть музыка модная и немодная — медийщикам не очень интересны молодые группы, играющие условный прог-рок, поэтому со стороны музыкантов это может создавать эффект того, что «прессе новая музыка нафиг не сдалась и никто ни за чем не следит».

— Вот лично у меня ощущение, что за последние 10—15 лет мировая музыкальная сцена (вне привязки к жанрам) претерпела серьёзные изменения, во  многом связанные, конечно, с развитием технологий. Но всё же популярнее точка зрения, что музыка сегодня пребывает в затяжной стагнации, никаких прорывов, никаких выраженных тенденций и новых трендов…

— Гораздо меньше всего происходит, это правда. Мода на R&B уже больше 20 лет держится, это уму непостижимо. Если говорить об электронике, то в девяностые тренды менялись с такой скоростью, что эти направления толком не успевали развиться. А сейчас музыка вошла в стадию поиска этих тупиковых путей и доведения этих идей до ума. Отсюда и всевозможные «ревайвалы» и «ренессансы». Вот почему сейчас все активно взялись за UK Hardcore или джангл, например. Новое что-то, конечно, тоже происходит — скажем, Arca, Sophie или Lorenzo Senni даже в нулевые были невозможны, весь этот «деконструированный бейс» это уже совсем современная музыка. Но на общем фоне такого не очень много. Есть ещё, например, такой «world music наоборот» (типа модных артистов из ЮАР), когда музыканты из Африки или Азии делают что-то европейское по форме (хип-хоп или бейс), а получается что-то довольно самобытное и очень от «оригинала» отличающееся.

Глобально, если описывать музыку 2010-х, то в ней очень много «телесности», она очень басовая и ритмическая. При этом из музыки как бы ушла полифония, раньше были инструменты во всех регистрах, а сейчас снизу барабаны и бас, сверху вокал, а между ними зияющая пустота. Это примерно с Timbaland’овских клиентов началось и дальше только усиливалось. Мне это активно не нравится (я вообще люблю, когда всё на средних частотах, много мелодических слоёв), но это, что называется, факт моей биографии. Сейчас я, правда, вижу попытки выхода из этой плоскости, в 2020-м как-то гораздо больше приличного мейнстрима по мою душу.

— Мне кажется или в самом деле наиболее значимые перемены сегодня происходят внутри электронной музыки, в то время как мейнстрим замер на какой-то усреднённой, всех удовлетворяющей (от бизнес-структур до слушателей-потребителей) планке. В электронике же всё чаще случаются «ренессансы», эффекты «назад в будущее», как, например, новая популярность звучания 1980-х. И причём ведь популярность эта зацепила не только музыкантов, но и слушателей —  взлёт таких, в общем-то, андеграундных направлений, как Retrowave, Vaporwave,  сегодня ставших для молодёжи уже чем-то большим, чем просто музыкальный стиль. Это уже эстетика, образ жизни и общения, некая новая субкультура.  Меня вот удивляет, что подобных ренессансов не наблюдается, например, на рок-сцене, более, казалось, взаимодействующей с аудиторией: не видим бурного интереса к классическим звучаниям, скажем, хард-, хэви- или арт-рока.

— Ну, по правде говоря, рок в последнее время активно едет с ярмарки. Даже если по фестивалям судить — на том же FLOW в Хельсинки поначалу было очень много рока, а когда я там был в последний раз (где-то пару лет назад), в лайнапе рок-группа была чуть ли не вообще одна. Я думаю, что это временное явление, просто маятник сейчас качнулся так, что рок в низшей точке. Скорее всего, увидим ревайвал и там. С другой стороны, арт-роком вполне можно и Arcade Fire назвать, а в плане харда — вот тебе Greta Van Fleet с их «Грэмми»  или группы типа Grey Daze. Всё есть, просто немного. Мне вот очень нравится, что Synthwave совсем в массы пошёл — «Blinding Lights» от The Weeknd внезапно совсем синтезаторная вещь, да и Dua Lipa новая очень под восьмидесятые косит.

— Вы в основном пишете о зарубежной музыке, так? А за нашей сценой наблюдаете? Меня вот что интересует: есть ли на нашей сцене (не важно в каком направлении) что-то индивидиуально «закреплённое за нами» (только не шансон!), что-то, что может ассоциироваться именно с нами: «Вот это сделали русские, это их фишка!»? Мне как-то всегда было обидно: синтезаторы изобрели мы, а в электронную музыку пришли позже всех; у нас потрясающая камерная музыка и общая музыкальная культура, а прогрессив-рок так толком и не прижился… Может, какое-то особое звучание?.. Ну, есть же что-то?..

— За нашей музыкой я слежу, конечно, но мне немного сложно об этом писать, потому что я тут совсем уж необъективен — я в этой сцене варюсь, в какие-то тусовки вхожу, в какие-то нет, кто-то мне симпатичен и близок, кто-то нет, ну, и так далее. Я тут не независимый наблюдатель, а участник.

Для меня «русский звук» в электронике это в первую очередь ярко выраженный мелодизм, что для электроники в целом не очень принято. Плюс все эти звуки с очень длинным портаменто — то, что идёт даже не от Артемьева, а от Зацепина с его музыкой к мультфильму «Тайне Третьей планеты». То есть, на мой вкус, у Андрея Орлова очень русский звук или у «Кима и Бурана». Другое дело, что в масштабе русской музыки в целом это капля в море, все звучат очень по-разному. Легко определить локальный звук, когда это узкая тусовка, где все друг с другом знакомы и друг на друга влияют. А в таком гигантском городе, как Москва, о каком-то локальном звуке и говорить нечего. Да, честно говоря, я бы и об английском или немецком звуке сейчас не говорил.

Тут ещё фактор того, что сейчас очень легко сделать стандартно-хороший звук. Когда я начинал в середине 90-х, я ориентировался на Aphex Twin или Autechre, но даже когда я пытался им подражать, у меня получалось что-то своё — другие железки, другой софт, другой бэкграунд. А сейчас, если ты хочешь сделать звук как у Skrillex, ты идёшь на Youtube, пишешь «hоw to make skrillex bass» и получаешь пошаговую инструкцию, как сделать в точности такой звук. С одной стороны, это приводит к тому, что среднее качество звука сильно улучшается (когда-то мы очень ценили «фирмовый саунд», а сейчас так любой девятиклассник сделает), с другой, всё очень унифицировалось. Ну, и не надо сбрасывать со счетов, что форматную музыку легче издать. Каждый лейбл имеет довольно чётко обозначенный формат звучания, на который, во-первых, многие ориентируются, во-вторых, тут есть ошибка выжившего — мы слышим тех, кто туда попал, а не тех, кто записал самобытную пластинку, положил на Bandcamp и получил свои 20 скачиваний.

— Не так давно совместно с Яндекс Музыка вы запустили ставший очень популярным подкаст «Планетроника», который смело можно назвать образовательно-просветительским проектом.  Расскажите о нём: как родился проект, его задачи, и что ждать слушателям во втором сезоне.

— О, это довольно смешная история. Однажды я написал в фейсбуке, что неплохо бы сделать какой-нибудь большой материал о фестивале «Бритроника», всё же история легендарная, а дошла она до нас в каких-то обрывочных и мифологизированных историях. На этот пост пришли девушки из Яндекс Музыки с предложением сделать что-нибудь подобное. С «Бритроники» разговор перешёл на серию подкастов о британской музыке (2019-й — Год музыки России и Великобритании), потом мы решили не ограничиваться Британией и взять максимально широкий охват. Так в конце концов родился формат «История электронной музыки: 22 города, 22 жанра». Деление, конечно, очень условное (в эпизоде про каждый город мы говорим не о местной сцене, а обо всём, что берёт оттуда начало, т.е в истории про техно мы начинаем с Детройта, а дальше двигаемся в Лондон, Берлин, Тбилиси и так далее). В новом сезоне будет ещё 11 выпусков — Сан-Франциско, Бристоль, Антверпен, Гаага, Берген и так далее до Москвы. Поговорим про модульные синтезаторы и синтезаторный авангард, про электро-диско ренессанс, про трип-хоп, эмбиент, мой любимый IDM, в общем, много всего припасено.

Вопросы задавал Евгений Харитонов