Выбор пути России — центральная установка фантастики последнего десятилетия ХХ века. С обретением свободы (или её видимости) и расслоением державы будущее оказалось многовариантным и туманным. Впервые за многие годы мы не знали, куда ж нам плыть, к какой цели. Этой главой завершается наше путешествие по России, какой она могла бы быть, но так и не стала.
В 1990-е много говорили о невозможности, исчерпанности утопического взгляда на будущее России. Но уже к середине 1990-х потребность в позитивном взгляде на завтрашний день стала очевидной. Утопии, как легко заметить, рождаются в самые трудные времена. Они, как герои, всегда приходят вовремя. Загнанный, запуганный и затюканный прессой, телевидением и деструктивной литературой читатель остро нуждался в позитивных идеях, в новой надежде на будущее.
«Чего стоит жизнь, если в ней не исполняются мечты? Ломаный грош. А значит, они должны исполняться» (Александр Громов).
Утопия вернулась в Россию через… альтернативную историю (АИ). Хотя по большому счету АИ, скорее, была её подменой.
И первой «мечтой» постсоветской фантастики оказалось… построение (возрождение) просвещённой монархии.
Василий Звягинцев, автор фантастической эпопеи «Одиссей покидает Итаку» (1990–2016), изобразил идеальное государство православно-монархическим. Можно сказать, что ставропольский писатель и открыл жанр альтернативной утопии, как и ставшую позже весьма популярной тему «попаданчества». Его герои, получив возможность перемещаться во времени, перекраивают российскую историю в соответствии со своими идеалами, заново её творят — по монархическому образцу.
Неожиданное продолжение эта идея обрела в творчестве Вячеслава Рыбакова, создавшего самую значительную «альтернативную монархию» в романе «Гравилёт „Цесаревич“» (1992). Петербургский фантаст выдумал действительно впечатляющую модель вероятностной России, что избежала Октябрьского переворота 1917 года и осталась процветающей монархией, в основе которой лежит мощная этика. Рыбаков, в сущности, возродил монархическую утопию в современной России и первым подошёл к идее имперского вектора развития страны. Девятью годами позже, в рамках литературного проекта-сериала «Плохих людей нет», он же (под псевдонимом Хольм ван Зайчик) предложил ещё одну альтернативу — образованную в XIII веке Ордусь, своеобразный симбиоз восточной и русской культур.
Каким-то чудом в начале 1990-х к читателю прорвалась-таки единственная во всей постсоветской литературе утопия в чистом виде… Впрочем, «прорвалась» — громко сказано. Вышедшая в Калининграде в 1993 году весьма любопытная повесть Владимира Зуева «Кровосмешение» не была замечена ни критикой (хотя тираж книги был немаленький — 15 000 экземпляров), ни фантастическим сообществом. Повесть написана в соответствии с классическими канонами жанра.
Из звёздной экспедиции, стартовавшей в конце ХХ века, возвращается на Землю Владимир Навлинцев, но на планете прошло уже целое столетие, сменились не только поколения. И вот пришелец из прошлого знакомится с миром будущего.
«Неравномерность экономического развития на Земле ещё сохраняется, она явилась основой существования нескольких политических конгломератов. Самый могущественный — Североатлантическое Сообщество, включающее Европейскую Федерацию, Североамериканскую Федерацию и Южноамериканскую Конфедерацию.
Содружество Евразия — самый мощный соперник Североатлантического Сообщества. Сюда входят Славяно-Тюркский Союз, Китай, Индокитайский Союз».
Как вы догадались, это и есть знакомый нам СССР, который «состоит из самостоятельных государств, имеющих тесные экономические и политические связи. Это бывшие союзные республики СССР и автономные, объявившие себя независимыми в период Великого Распада, кроме Молдовы, убежавшей в Румынию, и стран Балтии, а также Сербия, Черногория, Чехия, Словакия, Болгария и Польша. Административный центр — Ирпень, недалеко от Киева. Рабочий язык — русский».
Преобразилась не только политическая карта мира, но и сама Россия. Например, столица перебралась в западносибирский Чаинск, а Москва стала «обычным краевым городом без льгот и привилегий. Представительная демократия самоудалилась, уступив место Народным Советам, на которых все граждане поголовно имеют возможность высказывать своё решающее мнение по самым кардинальным вопросам государственной и общественной жизни».
Существенные перемены произошли и в других сферах. Например, исчезла форма обращения на «вы», а заодно и отчество. Теперь принято… матьчество. «Это в связи с обвальным ростом населения — во-первых, с культом матери — во-вторых», — поясняют ошалевшему космонавту. Институт брака практически отсутствует, новые россияне более раскрепощены в межполовых отношениях. Их педагогика близка идеям Ефремова: здесь тоже принята система общественно-семейного воспитания. Вообще, в небольшом по объёму романе автор успел рассмотреть многие стороны жизни будущих россиян, от нацвопроса до сексуальных развлечений и культурной программы. Зуев очевидно пытался реанимировать ефремовские идеи, подкорректировав их в соответствии с «требованиями времени». «Кровосмешение» вполне можно назвать неокоммунистической утопией. Вероятно, неслучаен и момент появления книги — 1993 год. Кровавая осень 93-го — серьёзная трещина в фундаменте постсоветской России.
В 1990-е российская фантастика совершила неожиданный «мировоззренческий» финт. Именно она взвалила на себя обязанность «найти выход из тупика» (А. Ройфе), в котором оказалась страна к концу века. Фантасты уловили настроения «изнасилованного» государственным беспределом общества, его тоску по сильной власти.
И вот тут начинается самое интересное. Целое поколение авторов, вскормленных на неприятии государственной регламентации и тоталитарной идеологии, целое поколение преданных воспитанников и соратников братьев Стругацких в своём отношении к власти внезапно развернулось на 180 градусов. Вчерашние подпольные борцы с Системой оказались её певцами. Мощная империя — вот идеал фантастов нового времени, будь то империя монархическая или симбиотическая (союз с исламским миром или восточной культурой). Отечественная фантастика, по большому счёту, вдруг вернулась к идеям фантастики советской.
В принципе, всё закономерно и логично. В Империи мы родились, здесь учились и росли — и, как бы ни сопротивлялись её диктату, какие бы ни корчили гримасы при упоминании имперской идеи, мы все — её дети. Россия 300 лет существовала в состоянии развивающейся Империи. Ненавидя её, мы научились гордиться её могуществом. Вчера мы могли диктовать миру свои условия. А сегодня условия диктуют нам. Русским как никакой другой нации трудно расставаться с иллюзиями.
Фантасты, являясь частью российского народа, всего лишь реагируют на ситуацию, когда страну поставили на колени. Реагируют эмоционально. Ведь это унизительно — видеть стоящего на коленях великана. Сама имперская идея — защитная реакция интеллигенции, ибо только сильная державность способна противостоять политической и, что очень важно, культурной экспансии Запада. Империя — антоним продажного безвластия, охватившего постсоветское общество 90-х. И российские фантасты выстраивали свой «последний Бастион» из кирпичиков боли и обиды. Потому-то большинство романов этого периода о будущем и носит откровенно декларативный, программный характер.
Один из самых показательных примеров — роман Вячеслава Рыбакова «На чужом пиру» (2000). Это скорее трактат о выборе оптимального пути в будущее для России, нежели художественное произведение. Питомец семинара Б.Н. Стругацкого, Рыбаков декларирует государственность, следование православнымценностям, противодействие «экономическому и культурному подавлению со стороны Запада», даже и ценой подавления собственных демократических институтов.
Близкие идеи лежат и в основе романов Андрея Столярова «Жаворонок» и Дмитрия Янковского «Рапсодия гнева» — бескомпромиссно-публицистической отповеди «западному варианту» развития России.
Талантливый исследователь механизмов Власти Александр Громов от произведения к произведению утверждается в мысли, что только жёсткая до цинизма власть способна организовать российский социум, удержать его от самоуничтожения.
Эдуард Геворкян и Лев Вершинин на заре нулевых последовательно «рекламировали» организующее имперское начало.
Возьмите любой из сценариев социального развития, придуманных в середине-конце 90-х, — это всегда Империя. Разница лишь в цвете государственных знамён. Один из самых парадоксальных вариантов предложен Владимиром Михайловым: в романе «Вариант И» (1997) он открыто декларирует свой идеал России — монархию под зелёными знамёнами Пророка.
«На площади стало, кажется, ещё более людно. Россия любит праздновать — хотя и несколько своеобразно. Впрочем, чувствовались уже новые веяния: пьяных было куда меньше, чем полагалось по традиции. Это заметила и Наташа. Она сказала:
— И всё же — перекорёжит Россию ислам.
Изя лишь пожал плечами. Всё-таки он уже много лет имел к этой стране лишь косвенное отношение.
— Да бросьте вы, — сказал я. — Россию ислам не перекорёжит. Как и православие с ней в конечном итоге ничего не сделало. Нутро как было языческим — так и осталось. Вот Россия наверняка ислам переиначит, подгонит по своей мерке. Она всегда всё переваривала, переварит и это. Зато по новой ситуации место, которое она вскорости займёт в мире, вернее всего будет назвать первым».
Но имперская идея — палка о двух концах. Можно сколько угодно тешить себя иллюзиями о построении империи гуманной, в основе которой — межнациональная и межконфессиональная терпимость, но… Но ведь это всего лишь слова.
Идеи недолговечны. Художественно обслуживать идеологию (любую!) — занятие малопродуктивное. И дело даже не только в публицистичности, «газетности» текстов, подминающих под себя образность. Вопрос ещё сложнее. Вот, к примеру, роман самого последовательного «имперца» Эдуарда Геворкяна «Тёмная гора» (1999) в одном из солидных журналов, к немалому раздражению автора, был назван «яростно-антиимперским произведением». И действительно, подобные мотивы — на художественном уровне — там усмотреть можно. А вот его же повесть «Возвращение мытаря» (2001) вообще наглядно демонстрирует «битву» писателя с идеологом. Последний пытается построить империю на самом совершенном материале — силою красоты и искусства, а первый никак не может удержаться от сомнений: выйдет ли из этого что-либо путное?.. Художественная правда оказывается выше навязанных схем.
После выхода в свет самого провокативного и скандального произведения конца 90-х — романа «Выбраковка» (1999) — Олега Дивова поспешили радостно записать в ряды радикально-имперских мессий. Автор так тонко играет на коллективном бессознательном, что не сразу улавливаешь подвох. Россия недалёкого будущего достигает статуса Сверхдержавы. К благополучию и процветанию страна приходит через восстановление института карательной власти. Ну и что? Кто из нас не мечтал, чтобы всех этих олигархов, ворюг и бандитов упекли в ГУЛАГ? Кто не мечтал, чтобы настали такие времена, когда ночью мог бы пройтись «сквозь огромный город и навстречу тебе попадались сплошь улыбающиеся лица… Чтобы на каждой скамеечке влюблённые сидели, и ни одна сволочь, ни одна…»? Всё это есть в романе Дивова, написанном убедительно и ярко. И даже такие ещё вчера пугающие слова, как «враг народа», вдруг приобретают новое значение. «Какой разумный термин — „враг народа“… Ведь действительно, любой, кто нарушает права личности, — это именно враг народа, всего народа в целом. Неважно, кража или грабёж, в любом случае это насилие, посягательство на территорию человека и его внутренний мир».
Ну как тут не согласиться? Читаешь и веришь: да, в России добро может быть только с кулаками. Да, только силой можно и нужно наш народ привести к благоденствию. И это правильно. Книга захватывает, ты мечтаешь хоть день пожить в прекрасном мире, где торжествует Сильная Справедливость, и не замечаешь, как ловко автор гоняет тебя по лабиринтам социальной мечты, по закоулкам интеллигентских кухонных комплексов, чтобы к концу книги ненавязчиво, исключительно на эмоциях, привести тебя к финишу, за которым — страх. Страх, что такое и в самом деле возможно. И никто не застрахован от того, что и его — выбракуют.
Если Олег Дивов написал текст с двойным дном, где не сразу удаётся распознать авторскую «подкладку», то Андрей Плеханов, автор того же поколения, в своих оценках более прямолинеен.
В его романе «Сверхдержава» (2000) Россия и в самом деле становится таковой — неагрессивной империей с высоким уровнем жизни. Плеханов позволил читателю вволю насладиться мечтой о великой России, чтобы затем грубо разрушить благостную утопическую картинку, сообщив, что «золотого века» страна достигла благодаря… научной переделке личности россиян!
Вот такая Империя, «такая, блин, вечная молодость»!..
Возможно, «русская тема» и в самом деле вернулась в фантастику. И чем дальше, тем больше: каждая четвёртая-пятая книга первой пятилетки XXI столетия была посвящена «русской проблеме» (как в утопическом, так и в антиутопическом срезах). В этом ряду навскидку назову лишь некоторые сочинения начала 2000-х, ставшие заметными (или не очень) явлениями для читающей России: альтернативно-утопический цикл Хольма Ван Зайчика (псевдоним питерцев Вячеслава Рыбакова и Игоря Алимова) «Плохих людей нет», романы Виктора Косенкова «Новый порядок», Светланы Прокопчик «Русские ушли», Олега Кулагина «Московский лабиринт», Дмитрия Глуховского «Метро 2033», Сергея Слюсаренко «Тактильные ощущения» и, конечно, скандальные политические футуророманы «Господин Гексоген» Александра Проханова и «2008» журналиста Сергея Доренко…
Пока российское общество продолжает топтаться на перекрестке, фантасты будут разрабатывать новые маршруты, сочинять сценарии переустройства России. Утопии нужны нам. Они предлагают варианты. Нам из них выбирать. Какой окажется самым подходящим?
Думаю, на самом деле всё будет, как брюсовских стихах:
И ляжем мы в веках как перегной,
Мы все, кто ищет, верит, страстно дышит,
И этот гимн, в былом пропетый мной,
Я знаю, мир грядущий не услышит.
Но без утопий жить скучно.
Вместо эпилога
«Какия бы разногласия ни разъединяли людей в области политических, социальных и экономических вопросов, великая опасность, созданная вековым застоем в развитии наших политических форм и грозящая уже не только процветанию, но и самому существованию нашего отечества, призывает всех к единению, к деятельной работе для создания сильной и авторитетной власти, которая найдёт опору в доверии и содействии народа и которая одна только в состоянии путём мирных реформ вывести страну из настоящего общественного хаоса и обеспечить ей внутренний мир и внешнюю безопасность... Положение это обязывает признать, что жизненным условием для укрепления внешней мощи России и для ея внутренняго процветания является ограждение единства ея политическаго тела, сохранение за ея государственным строем исторически сложившегося унитарного характера. Вместе с тем положение это обязывает противодействовать всяким предположениям, направленным прямо или косвенно к расчленению Империи и к замене единого государства государством союзным или союзом государств». — Из «Воззвания Союза 17 Октября» (1905)
Оставьте первый комментарий