Известный писатель, поэт, переводчик, автор многочисленных книг художественной и документальной литературы Геннадий Мартович Прашкевич — ещё и постоянный автор нашего издания. Сейчас писатель работает над новой книгой воспоминаний «Судовая роль» и любезно предоставил нам избранные главы из неё для публикации. Поскольку большая часть из них посвящена людям из мира фантастической литературы, то логично, что публикуем эти фрагменты в рубрике «Ф-Архивариус».
В 1973 году в Свердловске на стене старого особняка на улице с названием 8 марта я увидел вывеску: «Редакция журнала “Уральский следопыт”».
Высоченные потолки, огромные окна, в кабинете главного редактора — камин в синих изразцах.
«Вы по делу?»
Я неопределённо кивнул.
«Тогда вам к Виталию Ивановичу».
Вот редактору Бугрову Виталию Ивановичу я и отдал рукопись моей первой научно-фантастической повести «Мир, в котором я дома» (посвящённой, кстати, Н.Н. Плавильщикову). И Бугров меня нисколько не разочаровал. Именно такой человек, как он, и должен был (в моём понимании) заниматься фантастикой. Тонкие руки, внимательный взгляд, негромкий, всегда дружелюбный голос. И на столе, как горный хребет, — папки с рукописями.
«Неужели всё это можно прочесть?»
«Теоретически, да», — ответил Виталий.
И узнав, что я работаю в Западно-Сибирском книжном издательстве в редакции массово-политической литературы, тоже не удивился. Фантастика – она и есть фантастика. Зато главный редактор «Уральского следопыта» был по-настоящему потрясён. «В редакции массово-политической литературы — фантаст?!»
А почему нет?
Уже в следующем году в февральском номере «Уральского следопыта» появилась моя научно-фантастическая повесть «Мир, в котором я дома», и в том же году (случай для журнала редкий) ещё одна — «Шпион в юрском периоде».
«Замечательная повесть, — написал Бугрову один из читателей по поводу “Шпиона”, — но в ней нет хороших людей. Чудесная машина служит злу. К местам, не получившим объяснения, я бы ещё отнёс фамилию Парк. Машина называется “машиной Парка”, но никаких пояснений к этому я не увидел. Восхитительными считаю образные выражения, посредством которых шпиону пытаются сообщить о сути действия машины: передвигается по вертикали… уничтожит весь земной транспорт… Жаль, что такие машины находятся под контролем людей, этого не заслуживших. Но, наверное, в этом есть какая-то человеческая истина…»
Уже при первой встрече мы засиделись с Виталием допоздна.
Фантастика с детства была главным увлечением Виталия. Он задумчиво и уважительно качал головой: фантасты, они как кукушки Мидвича, появившись на свет, сразу должны знать всё. Знание истинных фантастов — врождённое. Обучение — это потом. Это как бы само собой приходит.
Виталий вздыхал. И бутылка как-то на столе образовалась.
Рассказывая о Курилах, о своих любимых островах, я упомянул про кальдеру Львиная Пасть, конечно, упомянул Сказкина. «А это кто?» — насторожился Виталий. Я тут же ответил: «Богодул». И пояснил: «Богодул с техническим именем». Виталий ещё больше насторожился. «Какой такой богодул?» Я ответил: «Да самый обыкновенный. Только звать его Серп Иванович?»
«Почему о таком не напишешь?»
Но вообще-то Виталий торопиться не любил.
Родился в уральской деревне Чубарово Ирбитского района. Места мне знакомые, ведь Лида приехала в Новосибирск именно из Ирбита, мы с ней часто туда ездили. Отца у Виталия в своё время раскулачили и выслали на север; мать окончила педучилище в Ханты-Мансийске, работала в начальной школе. В восемь лет, прыгая в снег с крыши соседней стайки, Виталий сломал ногу. Остеомиелит. Долгое мучительное лечение. Среди лекарств, выписанных для Виталия, значилось и такое: «Остро нуждается в молоке и белом хлебе».
Молоко? Белый хлеб? Откуда? Это с водкой никогда нет проблем.
Виталий увлекался географией, сам для себя рисовал карты далёких стран — часто придуманных. О моих курильских маршрутах расспрашивал с завистью. Кальдера Львиная пасть? О! Сразу загорался: «Почему о такой не напишешь?» В океане в самый тихий день можно вдруг заметить загадочные буруны? О! «Ну, почему не напишешь обо всём этом? Может, всплывает из тёмных глубин неизвестное науке чудовище».
По-моему, Виталий подозревал, что я и в Бермудском треугольнике бывал, и взрыв Тунгусского метеорита видел. Задумчиво рассказывал, как приглашали в редакцию «Уральского следопыта» знаменитую Розу Кулешову, и она пальцами (глаза ей надёжно завязывали) читала незнакомый печатный текст. При этом даже самым увлекательным путешествиям Виталий всё же предпочитал кресло. Когда сотрудники редакции ездили в загадочное уральское село Молебка, признанное местом, которое якобы посещали инопланетяне, он предпочёл остаться в редакции, курил, читал скопившиеся рукописи, листал старые книги, добытые у букинистов. Ну, фантастика, это понятно. Ну, Валерий Брюсов, тоже понятно – Атлантида, «Учителя учителей». Но Виталий читал и Хлебникова («снегич узывный»), знал стихи Алексея Крученых («Эти милые окровавленные рожи на фотографиях»), сам писал стихи.
«Стоим в неистовстве неутолимом у стен редакции. Какую акцию предпримем, какую акцию?»
Это он так подписывал наше общее фото.
«Аль нам, фантастам, вправду не пристало собой гордиться, что мы вот так встаём на пьедесталы взамен царицы?»
Это он комментировал наше с ним появление на пьедестале давно снесённого памятника Екатерине II.
А вот мы уже в редакции — в креслах, на фоне огромной географической карты.
«Поди доказывай, что оба мы не пьяны, Геннадий Мартович! Мы пьяны, хоть и спрятаны стаканы на этой карточке».
Лидером Виталий никогда не был, никогда ни к какому лидерству не стремился, но от его решений зависели судьбы не только молодых авторов. И знал он много. При этом охотно делился тем, что уже знал. К примеру, о работах американца Сэма Московица я впервые услышал именно от Виталия.
«Неужели обязательно нужна страшная внешняя угроза, чтобы народы Земли объединились?» – цитировал Виталий слова Говарда Фаста из малоизвестной тогда книжки Московица. — «Готовы ли мы встретиться с разумным инопланетным существом, строение которого будет кардинально отличаться от нашего? Не шагает ли наша астронавтика слишком быстро, если учесть, что сами мы топчемся всё на одном и том же месте в области морали, психологии, социологии? Может, в этом огромном разрыве прячется главная проблема человеческого развития, а не в соперничестве между двумя политическими блоками или, скажем, в конфликте между профсоюзом водителей грузовиков и правительством».
И приводил слова американского резидента в Танжере Мак Рейнольдса.
«Если когда-нибудь советский режим будет свергнут, Россия сразу завоюет весь мир. По-настоящему эффективный режим при потрясающих качествах русского народа приведёт к экспансии, с которой сравнить можно только Римскую империю. Американские секретные службы должны делать всё для того, чтобы укрепить советский строй. Мне кажется, сейчас борьба против коммунизма является антиамериканским делом».
«Ни одно из наших произведений не является правдивым. Мы не пророки, мы — преподаватели воображения». Слова Роберта Хайнлайна Виталий повторял часто. Ну да, именно преподаватели воображения!
Сказано точно.
Такими мы себя и считали.
И Слава Крапивин, и Женя Пинаев, и Виталий Бугров, и Сергей Другаль, и Юра Яровой. Собираясь иногда у Сергея Александровича Другаля — железнодорожного деятеля, доктора технических наук и, понятно, фантаста, мы не тратили время на анекдоты. «Заведую лабораторией механизации работ с сыпучими и смёрзшимися грунтами, — несколько даже заносчиво представлялся Сергей Александрович при первом знакомстве. И сразу предупреждал: — Терпеть не могу, когда писатели указывают в справках о себе, что вот де они работали грузчиками, землекопами, электромонтёрами, слесарями, ремонтниками, строителями и всё такое. Ну и что? Скучаете по прежнему ремеслу, бросайте писательство! — И смеялся: — Учтите, меня даже грузчики в депо считают грубым».
Первые апостолы тоже не отличались манерами.
Это ему нравилось. Не был он грубым, был он светел, добр.
Одну свою книгу назвал «Тигр проводит вас до гаража», другую — «У каждого дерева своя птица». Преподавателем воображения он был врождённым. Никто не мог подобрать имя-фамилию герою фантастической книги более точно, чем Сергей Александрович. «Сеньор Окотетто. Что к этому добавить? Или сеньор Домингини, такому родную дочь доверишь. Или вот Ферротего. Чувствуете? Этот, конечно, изобретатель. А Липа Жих… Ну, такие женщины, — уверял нас Другаль, — ну, такие женщины, как Липа Жих, нравятся крепким уверенным в себе мужчинам, если, конечно, Липа Жих — женщина. Ещё Мехрецки. С этим понятно. Мехрецки — он Мехрецки и есть, а Глодик и Зебрер — его приятели. А приятельницы — Блевицкая и Шабунио. Этих я бы в дом не пустил, нечего таким делать в хорошем доме. — И конечно, не забывал упомянуть чудесную белокурую девушку — добрую, любящую, застенчивую. — Разбойники вели тихую разгульную жизнь, а с ними девушка Дефлорелла».
При Виталии Бугрове «Уральский следопыт» быстро превратился чуть ли не в центр всей советской фантастики. Иначе и быть не могло в годы гонений на этот многими любимый жанр. К сожалению, в самой редакции вовсе не все приветствовали такое превращение. Чего хорошего можно ждать от фантастики? Когда в 1980 году главный редактор журнала Станислав Мешавкин и писатели Юра Яровой и Слава Крапивин пробили «Аэлиту» — первую Всесоюзную премию для лучших авторов отечественной фантастики, кое-кто в редакции принял это не как великую победу, а как обыкновенную очередную головную боль. К счастью, на вручение новой, единственной в те времена жанровой премии в Свердловск со всего Советского Союза сразу начали съезжаться сотни фэнов — любителей фантастики. Неожиданных гостей селили на турбазах, в гостиницах города. Основные торжества пришлось проводить в крупных Домах культуры. Увидев такое, встревоженные чиновники от литературы решили отпихнуться от премии, переместить её вручение в Москву, там эта «Аэлита» попадёт под надёжный контроль. В 1989 году некая барышня из Министерства культуры появилась на сцене Дома культуры «Автомобилист» — чистенькая, культурная. С чудесной торжественностью в голосе, с такой же чудесной доверительностью она воскликнула, глядя в зал: «Ребята, теперь мы всех вас к себе забираем!»
«К себе — это куда?»
«В столицу нашей родины, — поаплодировала барышня сама себе. — Отныне вручение “Аэлиты” будет проводиться Министерством культуры!»
Не прошло. «Аэлиту» никто отдавать не хотел.
Самую первую премию вручили в 1981 году А. П. Казанцеву и братьям Стругацким. Жюри мудро подошло к известной взаимной неприязни этих писателей. И верно оценило их достижения.
В 1982 году «Аэлиту» вручили Зиновию Юрьеву (Москва).
В 1983 году — Владиславу Крапивину (Свердловск).
В 1984 году — Сергею Снегову (Калининград).
После снеговской премии чиновники спохватились по-настоящему, увидели, что жанр, уже достаточно попортивший им кровь, резко уходит из-под контроля партийных сил. Любители фантастики на глазах смелели, обретали самостоятельное дыхание, сами решали, кто им интересен, а кто, на их взгляд, остаётся ремесленником. Именно в 1984 году председателей и членов многих Клубов любителей фантастики (КЛФ) начали активно вызывать в местные отделы КГБ, так что «Аэлиту» 1985 года редакция «Уральского следопыта» вручала чуть ли не полуподпольно — без рассылки каких бы то ни было официальных приглашений. Но движение любителей фантастики в СССР оказалось столь мощным и массовым, что за него взялись официально. Ну, право, что это за клубы такие — любителей фантастики? Что обсуждают, о чём сговариваются, куда, в конце концов, смотрит комсомол? По областям страны ушло официальное письмо-директива, подписанная, кстати, главным инициатором перестройки. Сразу пошли многочисленные проверки (финансовые и идеологические), а журнал «Уральский следопыт» (неожиданно для многих) был признан чуть ли не центром «подпольных сборищ молодых космополитов».
Но «Аэлита» выжила.
1985 — Сергей Павлов (Красноярск)
1986 — премия не вручалась, слишком уж разгорелись страсти.
1987 — Ольга Ларионова (Ленинград)
1988 — Виктор Колупаев (Томск)
1989 — Север Гансовский (Москва)
1990 — Олег Корабельников (Красноярск)
1991 — Владимир Михайлов (Рига)
1992 — Сергей Другаль (Свердловск)
1993 — Василий Звягинцев (Ставрополь)
1994 — Геннадий Прашкевич (Новосибирск)
В этом (бугровском) списке я оказался последним.
На другой день после вручения фэны разъехались, мы с Виталием долго сидели вдвоём в холодной нетопленной редакции (уже на улице Декабристов). Я вспомнил и рассказал Виталию о странной истории, приключившейся когда-то в Южно-Сахалинском кафе «Алые паруса». Виталий удивился: «У вас купили стихотворение, а ты так и не узнал, чьё стихотворение купили?» И посочувствовал: «Надо тебе, Гена, дожить до две тысячи двадцать восьмого года. Ну, хотя бы из интереса. Вдруг купили твоё стихотворение?» И прикидывал задумчиво: доживём ли… Двадцать восьмой год…Ох, не скоро… Не живут так долго…» И вдруг радовался: «Мы с тобой доживём! Так что придётся тебе проставиться!».
Как-то незаметно в тот вечер перешли мы на тему ковчега.
Если мировое время — это океан, посчитали мы, то ковчег — наша планета.
Да и на чём ещё можно спастись человечеству? Конечно, на родной планете.
О Парке честного (чистого) человека я как-то в тот раз забыл. В конце концов, мы-то на борт попадём. Это старик Ной почему-то не взял на борт плотников, а они те ещё мастера были. Мы же помним, сказал Господь Ною: «Сделай себе ковчег из дерева гофер». Вот он и сделал, а помогавших ему мастеров на борт не взял. «А мы с тобой поднимемся на ковчег, — увлёкся Виталий. — И на борту будем держаться вместе. Понадобится, штурвал перехватим. Женька Пинаев не раз ходил по морю, и Славка Крапивин в этом не лишний».
Подумав, сказал: «Может, курс сменим».
«И двинем мимо Арарата!» — поддержал я.
«Это правильно. Арарат оставим Карену Симоняну».
И напомнил: «Может, двинем прямо в двадцать восьмой год, так что, Гена, придётся тебе проставиться».
И прикидывал, кто ещё на борту будет.
Боря Штерн само собой. Витя Колупаев из Томска. Андрей Балабуха, Ольга Ларионова, Саша Янтер, Миша Успенский. Питер, Иркутск, Красноярск. Мишу Миркеса подберём со спасательного плотика. Миша пригодится. Миша умный. Когда в пивном ларьке тары не оказалось, Миша скупил в соседнем киоске все воздушные шары, в них мы и носили пиво. Прав был незабвенный Николай Михайлович Карамзин: «Нет предмета столь бедного, чтобы искусство уже не могло в нём ознаменовать себя приятным для ума образом». Любой факт, любое положение можно развить, умело пустить в дело. Правда, брать киевлянина Борю Чипа на борт страшно: у Бори после двенадцати всегда драка. Да тварей чистых и нечистых и без Бори будет неисчислимо. Виталий даже глаза прикрыл, будто увидел на низком берегу долгую очередь жаждущих попасть на борт, очередь жаждущих спасения. «Там даже чумные хомяки очередь заняли». И спрашивал с интересом: «А мужик… Ну да, тот, что с ружьём и с меховым зонтиком… Это не Робинзон Крузо?»
Уезжал я из Свердловска поездом.
Смотрел в окно. Всякое в голову приходило.
Приеду, напишу Виталию. Договоримся о новой встрече.
Но написать не успел. Через несколько дней мне позвонили: «Виталий умер».
Во сне.
Без мучений.
Как и полагается праведникам.
И вот Виталий уже давно на борту ковчега. И нет с ним никакой связи.
И не будет с ним связи больше. Никогда. Только одно утешает. Там, на борту ковчега, у Виталия Ивановича Бугрова, наверное, как раньше в редакции «Уральского следопыта», опять громоздятся под самый потолок многие папки с рукописями всяких научно-фантастических откровений, а ящики стола забиты чудесными старыми книжками. Само собой, редкостными. И заветная бутылочка припрятана среди них. Это ведь только в жизни нам молока и белого хлеба катастрофически не хватало.
Оставьте первый комментарий