Окончание «курса краткой истории» советской фантастики от известного критика, фантастиковеда Глеба Елисеева. Чем всё закончилось и почему советская фантастика не оставила после себя наследников? Начало очерка читайте в предыдущем номере.
Как это нередко бывало в советской истории, события в мире реальном жёстко и конкретно отразились на событиях в мире литературном. Смерть Сталина изменила в стране всё. В том числе и положение в фантастике.
Конечно, зомби советской фантастики номер два тогда сразу не умер и ещё долгое время шатался по страницам советской периодики. Но это была история из раздела «ты носишь имя, будто жив, но ты мертв».
Советская фантастика номер три — это и была именно та классическая советская фантастика, которую все любят, ценят и даже продолжают перечитывать. Импульсом к её возникновению стало не только изменение цензурной политики в середине пятидесятых годов ХХ века (определённое послабление), но и нечто гораздо более важное и масштабное. После ХХ съезда КПСС в советском обществе произошёл своеобразный ренессанс коммунистических идей. Стало казаться (особенно в условиях информационной государственной монополии), что коммунистическое общество имеет реальные шансы на воплощение. К тому же и власть это подтвердила, открытым текстом прописав в программе КПСС: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». И надежды на «царство Божие на земле» вновь овладели советским обществом. Тем более, что в этот момент слово «коммунизм» начало, скорее, обозначать не конкретную политическую доктрину (и уж тем более — не конкретную государственную политику СССР), а просто стало синонимом «всего хорошего против всего плохого». Короткий период исторического оптимизма породил новую отечественную фантастику.
И у неё, в отличие от предшествующих периодов, были не одни лишь заметные знаковые фигуры, но и конкретный отец-основатель — Иван Антонович Ефремов.
Создатель «Туманности Андромеды» в своей книге не только решительно распахнул двери из замкнутого мирка «фантастики ближнего прицела» (а ведь он сам успешно поработал и там тоже — припомните его рассказы из цикла «Пять румбов»). Выдержав короткий «наезд» на свой роман («инстанции» быстро одумались и поняли, что плюсов от ефремовского текста будет куда больше, нежели минусов), он проложил путь другим советским фантастам, получившим индульгенции на фактически любое изображение будущего под условным «лейблом» «коммунизм».
Братья Стругацкие или Сергей Снегов, Дмитрий Биленкин или Владимир Михайлов, Георгий Гуревич или Георгий Мартынов рисовали отдалённое будущее, освоенную Галактику, преображённую Землю и делали это вполне искренне, с реальной верой в то, что это будет общество, где «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Читатель воспринял эти искренние картины «на ура» (по опросам А. и Б. Стругацкие были самыми популярными авторами у молодых «инженерно-технических работников»). Да и власть предержащие не слишком цеплялись к научно-фантастическим книгам, фактически поставив два негласных запрета, не слишком тяготивших отечественных авторов — запрет на межзвёздные войны и на позитивное изображение капиталистических государств в будущем. (С неизбежным крахом капитализма и так все были согласны. А картинки звёздных войн желающие втихаря всё равно протаскивали — как С. Снегов во «Вторжении в Персей» или А. Колпаков в «Гриаде».)
Яркую, оптимистичную, искромётную отечественную фантастику номер три тоже прикончила реальная внутренняя политика в СССР. Сначала произошла «малая Октябрьская» (свержение Хрущева), затем — процесс Синявского и Даниэля, показавший, что думают новые власти о свободе слова (особенно — в фантастической литературе), а потом — и вторжение в Чехословакию, действительно во многом изменившее наивное мировоззрение шестидесятых.
Советская фантастика номер три стала постепенно перерождаться в советскую фантастику номер четыре.
Главными знаковыми фигурами этого времени стали братья Стругацкие, лучшие (с чисто литературной точки зрения) русскоязычные фантасты ХХ века. Они первыми попытались совершить выход за пределы фантастики в так называемую большую литературу. Удалось ли им это, и, если не удалось, то почему — это разговор отдельный и не имеет отношения к основному факту: самые талантливые создатели фантастической литературы в СССР ещё в конце 1960-х гг. (во время написания гениальной «Улитки на склоне») поняли: старая советская фантастика умерла, и на этом поле добыть больше ничего достойного не придётся.
В сущности и Стругацкие того времени, и двинувшиеся за ними другие яркие авторы (в том числе и вполне здравствующие ныне Эдуард Геворкян, Владимир Покровский, Геннадий Прашкевич, Вячеслав Рыбаков, Святослав Логинов) попытались вернуться к путям и направлениям старой, русской, дореволюционной фантастики. (Не случайно и дежурным обвинением братьев-соавторов в прессе того времени стало «протаскивание чуждых нам приёмов западной НФ». Обвинения были не настолько уж беспочвенными, хотя бы потому, что и Стругацким, и их единомышленникам просто надоело изобретать велосипед.)
Вся сколько-нибудь достойная советская фантастика номер четыре относилась к так называемой подсоветской литературе — литературе, авторы которой ради публикации были готовы играть по правилам советской цензуры, но всеми силами старались художественный ущерб от этих правил сминимизировать. Иногда такая игра даже приводила к положительным результатам, ибо косвенное и завуалированное высказывание может выглядеть художественнее прямого. Но это случалось лишь при верхоглядстве цензуры. Если же за писателей брались всерьёз, как за Стругацких при публикации «Пикника на обочине», то результаты получались самые плачевные. Как писал позже Б.Н. Стругацкий о книге, в которой в 1980 году вышел отцензуренный вариант «Пикника»: её «даже перелистывать авторам не хотелось».
Ситуация с советской фантастикой четвёртого варианта выглядела странной ещё и потому, что государственные органы толком не знали, что с ней делать. Давить? Вроде бы не за что — описывают коммунистическое будущее, проклятый капитализм осуждают… Ещё и население испытывает какую-то извращённую постоянную любовь к этим побасенкам. Поощрять? Да вот авторы какие-то ненадежные, и сюжетные коллизии какие-то «склизкие, не марксистские, ох не марксистские»…
В конце концов вспомнили об уроках сороковых годов и решили заменить советскую фантастику очередным кадавром — так называемой молодогвардейской школой (по названию издательства, которое чуть ли не единственное в СССР публиковало отечественную НФ). Сами же «молодогвардейцы» гордо называли себя «школой Ефремова», пользуясь тем, что мэтр к 1972 году благополучно скончался, до этого успев перейти в ряды советских фантастов четвёртого варианта со своей скептической дистопией «Час быка».
К счастью, в брежневские времена реализовать проект зачистки фантастики не удалось. Одних авторов прижали (Стругацких толком не печатали с 1973 года; «Час быка» Ефремова не переиздавался до начала перестройки), других (вроде Владимира Щербакова) искусственно раскручивали. Но, в общем и целом, процесс контролировали мало. В результате и авторы «школы Стругацких» (условно говоря) продолжали выживать и печататься, и среди «молодогвардейцев», хоть и вынужденных отдавать должное штампам условного направления, появлялись заметные и талантливые писатели.
Последний, четвертый вариант советской фантастики в наибольшей степени приближался к нормальному варианту любой фантастической литературы — тому, где представлен значительный спектр политических взглядов и торжествует жанровое разнообразие. Другое дело, что при постоянном цензурном пригляде результат получался неизбежно искажённый, в книге воплощалось далеко не всё, на что рассчитывали сами авторы. (Хотя и в таких условиях иногда происходили совершенно невероятные вещи. Даже не буду опять рассуждать о творчестве Стругацких. Но, например, настоящим чудом выглядит выход в 1983 году повести Э. Геворкяна «Правила игры без правил», которая по художественному воплощению темы тайного инопланетного проникновения по сей день превосходит не только большинство советских текстов, но и большинство западных.)
Советская фантастика номер четыре ничего не ждала в идейном смысле от власти и поэтому оказалась вполне живой и деятельной. В чём-то ущербной, в чём-то злонамеренно искажённой, не имеющей возможности говорить на ряд тем, но всё-таки живой. Настоящей литературой. И её авторы были настоящими писателями, которые хоть и были вынуждены играть теми краплёными картами, которые им сдала государственная цензура, но при этом ухитрялись её регулярно обыгрывать. И хранить, даже в таких условиях верность своему таланту, и реализовывать его даже в самых причудливых условиях позднего советского Зазеркалья.
Поэтому, когда получилась возможность хоть как-то вернуться в условия нормального (то есть — свободного) общества, уцелевшие авторы советской фантастики номер четыре стали заметными авторами новой российской НФ девяностых-нулевых годов. И не только авторы из условного круга Стругацких, если так можно выразиться. И популярнейшие в 1990-х Александр Бушков, Василий Головачев, Юрий Никитин, безусловно, «молодогвардейские» авторы, вполне успешно издаются, процветают и любимы миллионами читателей.
Советская фантастика умерла не потому, что была плоха. При всех своих недостатках она уверенно занимала второе место в мировом фантастическом рейтинге после англо-американской. На дно её утащил крах советского «Титаника». То, что уродовало фантастику — тогда умерло. Но совершить быструю трансформацию в новую российскую фантастическую литературу она не смогла. А многие темы поздней советской НФ, которые пропускала или даже поощряла отечественная цензура (вроде преображения Сибири), стали никому не интересны. По причине своей откровенной утопичности в условиях наступившего всеобщего развала.
В начале 1990-х гг. никакой отечественной фантастики не выходило вообще. А тотальное торжество переводных НФ и фэнтези привело к тому, что и уцелевшие новые авторы, и авторы молодые стали равняться сразу на два образца — на лучшее из фантастики советской и на лучшее (и худшее, увы, тоже) — из фантастики западной. Новая российская фантастика выросла как синтез этих двух литератур.
Советская фантастическая литература номер черыре умерла, но достижения её остались востребованы. А лучшие книги по-прежнему с удовольствием читаются очень и очень многими. (Откровенно ностальгические проекты, вроде «Классиков отечественной фантастики», выпускавшихся издательством «АСТ», оказались коммерчески вполне успешны.)
На могиле советской НФ стоит начертать «Спи спокойно. Мы помним всё, что ты совершила».
