«Как, например, выглядела бы Россия, где… Печорин служит в земстве, князь Андрей руководит Генеральным штабом, а Анна Каренина счастлива с Вронским и нарожала ему детей? Непривычно? Шокирующе? Перевернуто с ног на голову? Между тем среди тысяч лиц, которыми поворачивается к нам прошлое, есть и такой образ».
Этими словами завершает свою книгу «Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века» (М.: Молодая гвардия, 2014) московский историк и прозаик Ольга Елисеева. Образ России второй половины XVIII — первой половины XIX века у неё получился именно такой. Прототипы героев литературной классики зачастую счастливей, гармоничней, а то и содержательней тех, образы кого мы проходим в школе.
Признаем: ну да, прежняя усвоенная в школе схема развития нашей литературы XIX века, делавшая её лишь иллюстративным материалом к курсу истории (а венцом этой истории числилась, естественно, революция) нынче неубедительна. Пересмотреть, переосмыслить эту схему пытаются многие авторы. Мне памятна книга С. Экштута «Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи Великих реформ до Серебряного века» (М.: Молодая гвардия, 2012), изданная в той же серии «Живая история: повседневная жизнь человечества». Книга мне не понравилась гремучей смесью либертианства и государственнических идей. Да и рубил автор уж слишком с плеча: резко, очевидно тенденциозно.
О, Ольга Елисеева действует тоньше и мягче. Мило улыбаясь, она словно открывает перед нами старинную шкатулку, достаёт оттуда пожелтевшие письма, пожухлые перчатки с тонким ароматом нам неизвестных духов, портреты — расставляет, раскладывает всё это заботливо — и рассказывает, рассказывает. По большей части истории из семейного альбома: о любовях, женитьбах, о быте и детях. Очень вроде уютно, интересно рассказывает. Не столько о прототипах «в лоб», сколько проводя аккуратные параллели.
Ну, например, в Чацком от автора гораздо больше, чем Пушкин предполагал, отказав герою в уме. Дело не в уме, тонко усмехается автор, а в страстях, в характере — Грибоедов в Персии вёл себя так же неосторожно, заносчиво, как Чацкий в гостиной у Фамусова. (Так у Елисеевой; существуют и другие мнения на сей счёт). Итог — разгром посольства и сорок трупов. Спасся лишь первый советник посольства И.С. Мальцов — тот самый, что вроде пытался пылкого Грибоедова урезонить. Конечно, Мальцов не обязательно прототип Молчалина, но действенна аналогия: одному горе и гибель от чрезмерно кипучего ума, другому спасение и награда за «умеренность и аккуратность» — а заодно и за оговор Грибоедова ради спасения собственной персоны (о чём Ольга Елисеева, впрочем, умалчивает).
Вообще «фамусовское общество», которое мы так беззастенчиво полоскали в школьных сочинениях, в её книге выглядит гораздо респектабельней, достойнее. Вот, скажем, Скалозуб. Армейский фанфарон, ни за что сшибающий чины и награды, вы считаете? Вовсе нет, уточняет О. Елисеева: он же был во время войны егерем. А егеря тогда — те, кто прикрывают минёров во время работы, — сущие смертники: им чины и награды сыпали каждые полгода. Тем, кто уцелел. Так что и Скалозуб вполне себе герой, и прототип у него — человек достойный: И.Ф. Паскевич, виднейший полководец николаевского царствования и, кстати, покровитель Грибоедова (был женат на кузине автора «Горя от ума»).
Или вот, например, мы помним со школы: на премьере «Ревизора» Николай I изрёк: «Всем досталось, а мне больше прочих!» На самом деле, поясняет Елисеева, царь не вину за высмеянную Гоголем госсистему на себя принял, а чисто личное своё торжество утвердил. Ибо был в великих князьях Николай Павлович — ну, сущий ведь Хлестаков (автор приводит убедительные свидетельства самого царя)! А на троне стальным обручем воли оковал свой характер. Так что, смеясь над Хлестаковым, он торжествовал над собой прежним, которого — победил.
Но, пробегая гладкий, информативный и живой елисеевский текст, мы вдруг — бах! — спотыкаемся как раз об этого самого Николая нашего Незабвенного. Вроде б символ реакции он и всяких «свинцовых мерзостей»?.. И не потому только, что это в школе вытвердили ещё. Вспомним хотя бы Тютчева: «Служил лишь суете своей… Ты был не царь, а лицедей». Вспомним и образ этого государя у Льва Толстого в «Хаджи-Мурате».
Но у Елисеевой совсем другой формат: акварельный набросок из семейного альбома, а не медный самозабвенно на коне гарцующий остолоп. Смешлив Николай Павлович был от природы, рассказывает не без увлечения автор, любил гротески и шаржи, и сам неплохой рисовальщик-карикатурист. И вообще человек благодушный такой, трудяга и очень надёжный, положительный. Третье Отделение, оказывается, основал прежде всего для борьбы с коррупцией. Читатель остаётся с непроглоченным вопросом: а почему ж тогда она так расцвела к концу его царствования, эта коррупция, что даже сукно из-под трона во время коронации нового царя Александра II украли? И почему всё кончилось катастрофой Крымской войны? И что же этот добродушный карикатурист сына-подростка заставил смотреть, как солдата сквозь строй прогоняют?..
На всё про всё у Елисеевой цитата из воспоминаний дочери государя Ольги: дескать, искренне верил papa, что благо делает.
Но этот чересчур лакированный Николай бросает огромную тень на всё-то повествование.
Да и факты — упрямая вещь. Как бы ни старалась обуютить автор прошлое, оно кажет нам, что было и «стозевно», и «лаяй». Вот, например, прототип Кирилы Петровича Троекурова из «Дубровского» — генерал Л.Д. Измайлов. Его художества Елисеева описывает весьма выборочно. (Например, почти не касается темы растления малолетних дворовых девочек.) Но о других его подвигах рассказано преподробно. И они куда красноречивей свидетельствуют не только о нём и о времени — о системе, в которой он так долго и безнаказанно куражился. Так, в 1818 году, повздорив с бывшим министром полиции Балашовым, самодур приказал вырубить леса на балашовских землях и брёвна вывезти на свои угодья. Но даже после этого остался, по сути, безнаказанным!..
Ещё Александр I в 1802 году писал: «До сведения моего дошло, что отставной генерал-майор Лев Измайлов… ведя распутную и всем порокам отверзтую жизнь, приносит любострастию своему самые постыдные и для крестьян утеснительные жертвы. Я поручаю вам о справедливости сих слухов разведать, без огласки, и мне с достоверностью донести».
Однако лишь новый царь в 1826 году дал ход расследованию злодеяний «Нестора негодяев знатных» (это именно о нём Грибоедов, об Измайлове, так ввернул). Причём следствие при настойчивом внимании царя, под его неусыпным давлением всё равно волоклось по ухабам-препонам три года. И вот у меня вопрос: да что ж такое был этот Измайлов, почему так непотопляем он? Ну да: генерал-майор в отставке, ну да, богатый помещик провинциальный. Но таких-то были десятки, если не сотни. А безнаказанность — будто суверен какой! И в результате… над Измайловым была учреждена опека, ему дозволили жить в любом из его имений, местные же власти за попустительство (то есть за взятки и сокрытие уголовных преступлений!) получили выговор.
Итак, понадобились два самодержца и четверть века следствий и вопиющих преступлений, чтобы магнат получил наимягчайшее из наказаний от «системы». Это даже не домашний арест… Читатель обескуражен и возмущён. А Елисеева где-то и любуется своим героем, его удалью, широтой и военными подвигами: «Се Русь»…
Захлопнем шкатулку. Простите уж, Ольга Игоревна, но не вдохновили вы нас семейными такими преданиями. Да и на вопрос, вами же поставленный: почему герои книг несчастней своих прототипов, ответили вы как-то туманно, вскользь. Вместо ответа вспоминает автор (опять же по аналогии): одним из прообразов сюжета «Шинели» стал эпизод, когда Николай подарил свою шинель бедно одетому чиновнику. «Счастливый финал?» — лукаво подначивает читателя Елисеева. И ехидно развивает мысль в «нужном» направлении. — «Но из таких историй не смогла бы вырасти чеховская интеллигенция. Ни глубокого страдания, ни исторических обобщений, ни “печалования” о судьбе России подобный рассказ не дарил».
А надо, чтобы «дарил», чтобы всё соответствовало калькам демократически ориентированного «интеллигентского» сознания, ёрничает косвенно Елисеева. Но если автор полагает, что переубедила, заворожила ворохом жухлых кружев «демократически ориентированное сознание» ротозея-читателя, то вот же и нет!
Кстати, тенденция О. Елисеевой весьма ведь стойкая. Отсюда и её безусловно интересные, содержательные, но в целом апологетические книги о Екатерине II, о Потёмкине, и известная биография «первого русского интеллигента» с неудобным сознанием А. Радищева в ЖЗЛ, где герой сброшен с пьедестала весьма решительно, с чувством глубокого авторского самоудовлетворения. На Николая лака не пожалела, а Радищеву каждое лыко в строку поставила!
Что ж, эта консервативная, осторожно охранительная тенденция — да, пока относительный свежачок (пробничек?) в нашей исторической популярной нон-фикшн литературе. Но такие книги на главный вопрос ведь не отвечают! На самый главный: эдакая история — судьба наша навечно или она изживаема всё ж таки?..
Варианты — возможны ль хоть?
Хочется верить в последнее…
