Первый том романа Алексея Иванова «Тобол. Много званых» (М.: АСТ, 2017) критика приняла кисловато. Дм. Быков попенял между делом, что язык — крашеное папье-маше, и уж ни в какое сравнение ивановский томина в 700 страниц не идёт, например, со сказами Бажова — как будто корректно сравнивать разножанровые произведения! Г. Юзефович, честно изложив содержание, тихо вздохнула: «Сердце Пармы» ей ближе. В этих — то борзых мужских подтасовках, то тихих дамских укоризнах есть свой резон, чисто идеологического, думается мне, свойства. В самом деле, хотя мы пока прошли с героями «Тобола» половину отнюдь не каторжного пути, есть все основания подозревать «нового Алексея Иванова» в некоторой склонности к имперской идее. Во всяком случае, его нон-фикшн прошлого же года «Вилы» (о пугачевском бунте) завершается мыслью о том, что борьба массы уральско-поволжских национальных, религиозных и социальных «идентичностей» конца XVIII века умерилась идентичностью более общей — имперской, которая если не примирила, то утихомирила остальных.
В «Тоболе» автор делает шаг назад: мы в самом начале «столетья безумна и мудра», аккурат после Полтавской виктории. В тогдашнюю столицу Сибири Тобольск прибывает новый губернатор князь Матвей Гагарин. И в какой же котел «идентичностей» он попадает! Тут и кроткие таежные жители остяки (ханты), и воинственные их соседи вогулы (манси), и пленные шведы с их чёткой само- и просто европейски отточенной дисциплиной, и фанатичные старообрядцы, готовые выдраться из любого узилища, чтобы красиво умереть в огне самосожжения, и буйная вороватая Русь патриархальная, и новая, на европейский лад скроенная Россия петровская. К тому же активно шустрят в местной «политИк» и экономике загадочные китайцы и утончённо коварные бухарцы. Каждую из перечисленных «идентичностей» автор посредством почти авантюрного сюжета наделяет яркими представителями. Через их судьбы (любови-ненависти, встречи-разлуки, плутни, подвиги, преступления) читатель погружается именно что в котел разных народов и культур — вот только ПЛАВИЛЬНЫЙ ли это котел?.. Подзаголовок грядущего тома эпопеи «Тобол. Мало избранных» говорит о том, что процесс взаимодействия и соперничества «идентичностей» вполне сродни естественному отбору. Кто и что победит в этой борьбе?
Осторожно предположу, что опять же — идея имперская. Во всяком случае, в зачине романа есть довольно эффектный, хотя и мелодраматический эпизод. Пётр топчет труп какого-то казнокрада, который вот уже два года висит в назидание чинушам перед Сенатом. И этот труп одеревенелой рукой как бы благословляет Петра. Знающий эпоху понимает, что речь идёт о трупе князя Гагарина — это он два года, обвитый цепями, украшал площадь перед Сенатом. Мера крутая, наглядная и всё же неэффективная.
Впрочем, в зачине автор заглянул далеко вперёд. В первом же томе князь Гагарин пока — коренной русский боярин, в меру добродушный, без меры амбициозный и вороватый — идёт от успеха к успеху, в конце даже плетёт интриги на геополитическом, так сказать, уровне, пытаясь ввергнуть Россию в ненужную Петру, но необходимую бизнесу Гагарина войнушку с соседями на Востоке. В конце первого тома Матвей Гагарин — просто нате вам самоназванный «царь Сибири».
Интересно, что Иванов не создаёт здесь отталкивающего, отрицательного образа. Напротив, Гагарин своим добродушием, умом, ловкостью нам, скорей, симпатичен. Благодушие в отношении казнокрада и, по сути, государственного преступника уравновешивается честным описанием бесчинств русских в завоёванном крае и бессильем местных жителей противостоять этому. Вообще, объективность и симпатия (попытка понять и проникнуться) к самым разным культурам у Иванова — едва ли не двигатель всего романа.
Да, разгоняется роман не сразу, читатель должен сперва перезнакомиться с кучей разноплеменного люда, чтобы вдруг уловить, что в этом постоянно на этническом контрасте идущем экшне и состоит драйв вещи. Вообще надо быть очень читательски неблагодарным или писательски завистливым человеком, чтобы не оценить, как тонко и точно автор изображает (и увлекает нас!) разными, чаще всего контрастными «идентичностями». Нет никакого папье-маше в языке — он ярок, гибок и сочен, и в хорошей мере сочетает архаизмы и вполне современную речь вплоть, увы, до ошибок нашего уже времени. (Например, «неприкасаемая святыня» на стр. 483! Это Михаил Горбачев подменил как-то «неприкосновенный» на «неприкасаемый» — и вот уже четверть века народ сперва раболепно, теперь автоматически повторяет генсекову околесицу!)
Кроме плутишки Гагарина в романе есть пять главных линий. Они связаны с семейством тобольского «архитектона» Ремезова (этакая русская протоинтеллигенция), близняшками остячками Айкони и Хомани, бухарским купцом Касымом, пленным шведом Ренатом и его возлюбленной Бригиттой и, наконец, с группой раскольников во главе с одноглазым Авдонием. Каждого из перечисленных персонажей мы, как минимум, «зауважаем», а то и полюбим. У любого из них своя правда, и у всех — бешеная воля к её осуществлению. Можно сказать, роман перенасыщен пассионариями, что не может не привлекать читателя в наше вялое время.
Читателя? Нет, и зрителя! По «Тоболу» должны снять аж ТВ-сериал. Собственно, в основе книги первоначально лежал замысел сценария. Экран (и социальные сети) активней влияют на сознание и язык нашего современника, чем собственно литература. Об этом не без злорадства (сам-то востребован!) и не без некоторой обиды по отношению к «литературным мальчикам» (в убеждениях разошлись?) говорит сам Иванов в интервью «Снобу».
Зрелищность и впрямь отличает образную систему «Тобола». Но исторический ли перед нами роман в том классическом варианте, который мы знаем по книгам Вальтера Скотта? Издатели и сам автор как-то настаивали, что это особый род фэнтези. Утверждение, опасное для самого Иванова. То же «Сердце Пармы» он под занавес слил в фэнтезийный экшн, утопив полнокровные образы и идеи в пустоватых фантазиях. Не дай бог, писатель и теперь искусится… Пока же «Тобол» даёт нам то, что нёс первым читателям исторический жанр при своём зарождении: возможность прочувствовать и понять через прошлое — настоящее.
Так что ждём продолжения!
