Наш сегодняшний собеседник — легендарный рок-музыкант, создатель культовой группы «Ночной проспект» и участник целого ряда известных коллективов, среди которых «Центр», «Волга», «F.R.U.I.T.S.» и другие, а в послужном списке — сотрудничество с известнейшими российскими и зарубежными музыкантами, совместные проекты с художниками и поэтами. Творческий диапазон музыканта очень широк — от рок-музыки до экспериментальной шумовой. Алексея Борисова справедливо называют одним из основоположников русской индустриальной сцены.
— Ты ведь собирался стать учёным: закончил истфак МГУ, работал над диссертацией. Как же так получилось, что науку «променял» на музыку? Никогда не хотелось вернуться в науку?
— В силу разных обстоятельств интерес к профессиональной науке пропал. Мне показалось, что в музыке я более свободен и менее зависим от системы. Музыка со временем (или шире, творческий процесс) становится потребностью. Вернуться в науку уже не представляется возможным. Любая наука требует полного погружения, максимальной отдачи. Трудно совмещать серьёзный научный процесс с гастролями, например.
— Все мы вышли из рок-н-ролла. Но некоторые, как в твоём случае, из рок-н-ролла однажды вдруг уходят в «глухой» андеграунд, в совсем уж некоммерческий авангард. Так что же, рок-н-ролл и в самом деле мёртв?
— Не думаю. Я продолжаю играть рок, хотя и меньше, чем, скажем, в 80-е. Уход в авангард — это тоже поиск новых возможностей, освоение нового языка, попытка выйти за рамки, которые рок, так или иначе, устанавливает.
— Легко было переключить музыкальное сознание с композиционного мышления на импровизационное? Чем для тебя интересен музыкальный минимализм и шумовой музыкальный авангард?
— Процесс перехода был постепенным. Я, можно сказать, его даже не заметил. В шумовом авангарде можно более полно прочувствовать физиологию звука, на мой взгляд, сделать звук максимально экстремальным. Плюс здесь ещё и работа на микро- и макро-уровнях, большая вариативность материала, с которым можно взаимодействовать.
— Но не кажется ли тебе, что шумовая музыка (Noise) очень ограничена в средствах выражения? Неопытному уху она покажется лишённой разнообразия звуковой палитры.
— Это на первый взгляд. Нойз можно слушать по-разному, на разных громкостях, в разных условиях. Шум как таковой далеко не однороден. Он состоит из множества компонентов, и при этом он легко соседствует с ритмом или с мелодией, с голосом или со звуками природы, например.
— Эта музыка очень не проста для восприятия, но при этом я не без удивления замечаю, что довольно много молодёжи к ней проявляет интерес. Это так?
— Достаточно много, это так. Но всё равно, аудитория, скажем, у музыки техно или у того же рока гораздо больше.
— По моим ощущениям, с началом нулевых музыкальный андеграунд переживает новый расцвет. Творческая молодёжь проявляет удивительный интерес к немейнстримовским, авангардным форматам. И уже можно говорить об отдельной молодёжной музыкальной субкультуре саунд-артистов. Я не ошибаюсь?
— В какой-то степени это так. С появлением доступной компьютерной техники и интернета этот интерес заметно вырос. Саунд-арт, как в музыкальном плане, так и в контексте современного искусства в целом, становится неотьемлемой частью современного творческого пространства. Я бы не стал говорить именно о субкультуре, это скорее некое направление, которое сейчас уже охватывает разные области культуры в целом.
— А можно выделить наиболее интересные слои и тенденция нового музыкального андеграунда, наиболее интересные активности, фестивали, имена?
— На этот вопрос сложно ответить кратко. Во всём мире существует множество специализированных фестивалей, клубов, галерей. Список артистов или лейблов может быть огромным. Тенденции могут появляться и исчезать каждый день. По крайней мере, сейчас есть разнообразный выбор, которого не было ни в 80-е, ни даже в 90-е годы.
— Тебе много приходится общаться и выступать с молодыми музыкантами и артистами? Есть ключевые отличия от музыкального подполья 80-х?
— Да, я часто выступаю или сотрудничаю с молодыми музыкантами. Можно сказать, постоянно. Современная молодежь сейчас более образована, информирована, открыта к экспериментам и коллаборациям. В 1980-е годы ситуация была более герметичной, если так можно выразиться. Мы, например, в то время не так часто сотрудничали с джазовыми музыкантами, как сейчас. Или фри-импровизаторами в более широком смысле. За исключением Сергея Летова или Влада Макарова. Было меньше пересечений, скажем так. Восьмидесятые ценны тем, что тогда многое делалось впервые. С чистого листа. Был интересный симбиоз свободы творчества и уходящих советских реалий. Порой казалось, что всё сейчас закончится, и мы опять окажемся в отделении милиции. Не хочется, что бы это ощущение вновь к нам вернулось…
Вопросы задавал Евгений ХАРИТОНОВ
