Евгений Водолазкин — автор парадоксальный. Например, в «Лавре» и «Авиаторе» (М.: АСТ, 2016) пишет он о вещах по большей части тяжёлых и страшных: о болезнях, смертях, казнях, пытках, потерях и унижениях, — но очень уж акварельно ваяет-то! В этом и есть его авторского лица необщее выражение. В какой мере такая манера ложится на темперамент читателя и соответствует духу времени, сказать не берусь. Но выписанное всегда добротно, фактурно, честно, это может понравиться. Может, может понравиться чеховский прищур сквозь интеллигентское пенсне на все ужасы и гримасы жизни!.. Да и нужен он, чтобы разухабистое наше «сегодня» поприличнее выглядело.
Правда, его «Авиатор» принят и критикой, и публикой не так тепло, как «Лавр», хотя, по-моему, он ближе авторской индивидуальности, даже и тема сама: всё тот же чеховский интеллигент в обстоятельствах советского и постсоветского XX века.
Итак, знакомьтесь: герой «Авиатора» Иннокентий Платонов, студент Петербургской академии художеств. Бэкграунд — классическое детство ребёнка из хорошей семьи, обеспеченного пляжем, матроской, ёлкой, дачей. Революция переселяет его в коммуналку, где Платонов, впрочем, находит свою любовь, затем метла ГПУ заметает его в Соловецкий лагерь. Ввиду неминуемой гибели он соглашается, чтобы его заморозили (идут эксперименты по продлению в вечность жизни драгоценных вождей, дьявол бы их побрал). В 1999 году героя размораживают. Он становится звездой таблоидов, зарабатывает рекламой свежезамороженных овощей (хи-хи), хоронит 90-летнюю свою былую возлюбленную и влюбляется в её внучку — и так взаимно, и так удачно! Ну, наконец-то все счастливы!.. Впрочем, последствия заморозки роковым образом вмешиваются — а дальше читайте сами, тем паче что элемент детективного разбирательства там тоже присутствует…
Конечно, не движок сюжета, сто раз другими использованный, здесь главное. И публицистическая, сама собой возникающая у читателя мысль об исторической «цене вопроса» (и относительности исторического прогресса) — она тут тоже не основное. Выписывая детали эпохи, дореволюционной, раннесоветской, постсоветской, Водолазкин смотрит поверх всего этого скоропроходящего антуража. Собственно, его интересует судьба обычного человека, изнасилованного историческим процессом. Отсюда и основная мысль романа, вот она: «Рай — это отсутствие времени. Если время остановилось, событий больше не будет. Останутся несобытия… Скрип калитки, приглушенный плач ребенка на соседней даче, первый стук дождя по крыше веранды — все то, чего не отменяют смены правительств и падения империй. То, что осуществляется поверх истории, — вневременно, освобожденно».
Ох, чтобы убедительно воплотить эту мысль художественными средствами, нужен гений сродни Марсель-Прустовскому! Но Пруст искал-ловил время в сеть своих личных воспоминаний; лиризм Водолазкина несколько вторичен, он поневоле книжен. Читатели находят скрытые и почти неприкрытые первоисточники в мемуарах начала века. Но, находя уже знакомое, усвоенное, лишённое свежести личностного переживания автора, а значит, лишённое и читательского открытия, пролетают несколько мимо текста. Такой дробный, такой пёстрый, контрастный в деталях разных эпох роман кажется слишком длинным и, главное, вязким, чересчур многословным, точно автор не уверен, что поверят одному лишь слову — и нужно десять, пятнадцать слов; нужно «заговорить» читателя… Впрочем, этой вязкости есть сюжетное оправдание: автор имитирует некую медитативность сознания, которое постепенно, шаг за шагом, расколдовывает, вспоминает прошлое.
Пруст ловил время — Водолазкин мечтает его потерять… Но не пойдём и дальше по пути сравнений: мы люди-то деликатные. Тем паче, своя свежинка в главном посыле романа есть. Можно узреть в основной идее романа дачный прогулочный размышлизм герра профессора, доктора филологии, а можно и догадаться, что мысль эта весьма своевременна, злободневна. В самом деле, от чего мы, современники, по сути, сейчас застрахованы? И где опору найти в мире, который меняется, тебя не спросив, но тобою, как зверь, напитываясь? «Держи ум твой во аде и не отчаивайся» — это изречение древней книги Водолазкин запихнул в середину романа, хотя оно запросто может стать эпиграфом всего опуса. Горький вывод, который обращён, похоже, не только к прошлому, но и к будущему ничуть не меньше. Одно это предложение исчерпывает необходимость читать массу антиутопий, столь модных сейчас в нашей словесности.
Но каков же настрой общества или части его, а Водолазкин аргументирует свой пессимизм вполне убедительно!.. Суммируя, скажу строго «почеснаку»: маркер «Новая русская классика» — маркетинговая уловка издателя, и не более. Конечно, «Авиатор» — не главная книга у Евгения Водолазкина, и всё же, сдаётся мне, она была для него неизбежна, на роду ему написана. Она для немногих, очень она для своих. В роман стоит окунуться тому, у кого темперамент совпадёт с авторским, да и круг идей совпадает тоже. Если так, то словно с родным человечком поговорил. А подобные человечки грустно интеллигентные — редкость по нынешним временам…
