Вторую мировую войну на Западе не называют Великой. Там это «имя» Первой мировой. Но на развалинах, оставленных Второй мировой, родился современный мир. И вот вам несколько книг, которые не оставят вас равнодушными. Они современны и, возможно, всё более актуальны…
Итак, Ален Роб-Грийе, «В лабиринте». Этот роман 1959 года написан постфактум событий, а именно — краха, с которого началась для Франции Вторая мировая война. Нам этот текст представится неким навязчивым состоянием, знакомым каждому, или медитацией, или сном, от которого невозможно оторваться и который почему-то нельзя забыть. Сюжет крайне прост. Город, в который вот-вот войдёт вражеская армия. Некий задрипа-солдатик бродит по улицам и домам, ставшим бесконечным и бессмысленным лабиринтом. Под мышкой у него обернутая в бумагу жестянка. В ней — вещи умершего товарища, которые нужно передать его отцу. Штука в том, что солдат не помнит (или не знает?), где должна состояться встреча, или он опоздал на неё, или никто его в условленном месте не встретил…
Опыт XX века привёл Роб-Грийе, этого, по мнению В.В. Набокова, «гениального писателя», к стремлению уйти от всякой «литературщины», изжить метафоры и сюжет, всяческую образность, описав плоть жизни, как она есть — в виде вещей и конкретных действий людей, которые слишком неуловимы, текучи и в то же время слишком замкнуты, замурованы сами в себе, чтобы сметь их со стороны как-то домыслить, дооформить, заключить в некие стабильные образы и тем самым неизбежно переврать…
Роб-Грийе со своими экспериментами, которые получили название «нового романа», стремится найти подлинную реальность, хотя эта реальность, описанная через внешние приметы вещей, повторю, становится такой похожей на блазь и сон. И еще: Роб-Грийе точно угадал, куда движется мировая культура — в сторону визуализации. Вот почему он занял видное место и во французском кинематографе. А его «В лабиринте» покажется вам по прочтении чем-то пережитым во сне или наяву — увиденным, но до конца не разгаданным…
Название вышедшего в 1948 году романа американца Нормана Мейлера «Нагие и мёртвые» странным образом схоже с заглавием знаменитого советского романа Константина Симонова «Живые и мёртвые» (1959) Оба автора — участники войны, оба признаны классиками у себя на родине. Но между их книгами есть принципиальная разница. Герои Симонова очень чётко осознают, за что сражаются. Герои Мейлера воспринимают войну либо как способ самоутверждения, либо как тяжкий крест, который хочется сбросить с плеч. Один из его героев говорит: «Человек несёт своё бремя, пока может его нести, а потом выбивается из сил. Он один воюет против всех и вся, и это в конце концов ломает его. Он оказывается маленьким винтиком, который скрипит и стонет, если машина работает слишком быстро».
Собственно, в этом — вся мудрость обширной книги Нормана Мейлера, но стоит её прочитать от корки до корки, ведь она такая живая, яркая, честная. Буквально видишь всех её героев и антигероев.
Особых героических героев здесь, правда, нет. Американские войска штурмуют остров Анапопей, но исход войны, кажется, предопределён, так что в итоге они лениво лишь добивают «япошек». Впрочем, без садизма и здесь не обходится.
Настоящих мачо в романе двое. Это, во-первых, генерал Каммингс — безусловно, сильный, умный и талантливый полководец, и, во-вторых, сержант Крофт. В уста Каммингса автор вкладывает главные афоризмы, попахивающие фашизмом. Да-да, Каммингс вполне симпатизирует фашизму, который кажется ему миром порядка, дисциплины и имперской мощи: «Исторически цель этой войны заключается в превращении потенциальной энергии Америки в кинетическую. Если хорошенько вдуматься, то концепция фашизма весьма жизнеспособна, потому что опирается на инстинкты. Жаль только, что фашизм зародился не в той стране… У нас есть мощь, материальные средства, вооружённые силы. Вакуум нашей жизни в целом заполнен высвобожденной энергией, и нет сомнений, что мы вышли с задворок истории…» Напомним: роман написан сразу после войны, автор очень смело для того времени выводит на чистую воду образ мыслей американского милитариста из властных структур, задававших тон в политике США конца 40-х — начала 50-х.
Сержант Крофт — тот попроще. Он отличный вояка, умный и беспощадный. Крофт уважает лишь силу. Он «злой с пелёнок» и его садистские наклонности может удовлетворить только война. Что ж, американцы захватят остров, но лавры победы достанутся вовсе не Крофту и даже не Каммингсу. Волей слепого случая триумф справит самый никчемный здесь офицер. Логика жизни по Мейлеру не есть логика человеческая. Во всяком случае, жизнью нельзя руководить, командовать, как хотели бы того люди сильной воли. Жизнь есть вихрь тёмных, стихийных сил, не подвластных отдельному человеку. И война, таким образом, есть лишь вечный самообман каждого, кто пытается смоделировать жизнь по своему «хотению». Что ж, «жизнь в тревоге — это нормальное положение для человека ХХ века».
К самому страшному опыту войны обратился Сёхэй Оока в небольшом романе «Огни на равнине». Трудно сказать, в какой мере этот жуткий роман 1951 года автобиографичен. Японская армия терпит сокрушительное поражение, она деморализована, в её рядах паника и голод. Рядовой Тамура скитается по джунглям, опасаясь и американцев (пока ещё он не решается сдаться в плен), и местных партизан. Он прибивается к своим. У них есть мясо: солдат Нагамацу подстрелил мартышку и делится добытым с Тамурой. В какой-то момент Тамура узнает правду: никаких мартышек в округе нет, это мясо убитых японцев. Так вот почему у многих свежих трупов отсутствуют филейные части!.. В конце романа Тамура — пациент клиники для душевнобольных: «Поглощая пищу органического происхождения, я понимаю, что ем для того, чтобы жить, и каждый раз начинаю извиняться перед тем представителем животного или растительного мира, который попал ко мне в тарелку».
Итальянский писатель и журналист Курцио Малапарте написал свой роман «Капут» (1944) о впечатлениях, которыми «наградил» его Восточный фронт, где он был корреспондентом итальянской газеты «Коррьере делла сера». Быть всегда на стороне угнетенных, побежденных, преследуемых — его кредо. За это он, представитель высшего общества, приятель коронованных особ всей Европы, не раз попадал в тюрьму. Пожалуй, столь яркой, страстной, страшной книги и на русском языке про нашу войну не найти. Во всяком случае, не найти книги более парадоксальной, совмещающей полюса жизни — от братских могил до королевских дворцов.
Вот Малапарте рассказывает своему другу принцу Евгению Шведскому о том, что повидал на Восточном фронте: о каннибализме среди советских военнопленных под равнодушным присмотром немцев, о том, что немцы устраивают себе «дорожную полицию» из русских пленных, вкапывая их трупы в сугробы. Вот он рассказывает принцессе Луизе Прусской, внучке последнего германского кайзера, о еврейском погроме в Яссах, о том, что ему и итальянскому консулу удалось спасти человек десять, но семь тысяч лежали на улицах, и толпа румынских солдат и местного населения раздевала трупы донага; о «подарке» усташей — хорватских полицаев — своему шефу Павеличу: кастрюле с 20 кг человеческих глаз! Он не щадит ни читателя, ни своих высокородных собеседников, вменяя в вину всей европейской элите эти ужасы. Для него, человека утонченной культуры, открылось, что никакая культура не способна избавить мир от мгновенного одичания. Больше того, старая культура, а шире — все устройство жизни — оказались чреваты такими вот ужасами.
О «пире победителей», о том, как начиналась Европа послевоенная (точнее, о последних месяцах войны) — роман Малапарте «Шкура» (1949). В 1943 году, едва освободившись из римской тюрьмы, Малапарте отправляется на юг Италии, где высадившихся союзников приветствуют восторженные толпы. Но в ликовании освобождения писателю видятся радость «шкур», хамство невежественных победителей — и тотальная продажность и душ и тел. На страницах «Шкуры» мы встретим сцены, по которым «плакали» б Бунюэль и Феллини, Висконти и Пазолини. Это какая-то сплошная фантасмагория, где трагедия и фарс, грязь и высочайшее благородство перемешаны. В «Шкуре» так много горького, страшного, «грязного», что этот роман оказался в Италии под запретом и был внесен Ватиканом в «Индекс запрещённых книг». В годы надежд на возрождение мирной жизни Малапарте сказал современникам, что зло, увы, неискоренимо и что, как минимум, поколения людей, переживших войну, вряд ли способны преодолеть этот трагический опыт. Недаром ключевой в «Шкуре» эпизод — это когда мобилизованные на уборку трупов евреи в одном украинском селе делают из останков человека, раздавленного танком, некий символ всеобщей беды и всеобщего озверения: вздевают раздавленное в лепешку тело, «шкуру», на ручку лопаты и несут перед собой как знамя.
Честно говоря, только из книги бескомпромиссного Малапарте наш читатель может понять, почему послевоенный мир стал таким, каким мы его имеем и знаем, со всеми его плюсами и минусами…
