На сцену русского литературного авангарда поэт-футурист Алексей Кручёных выходит вместе с Велимиром Хлебниковым в 1912 году, выпустив две литографические книжки — «Мирсконцу», в которой собрал свои стихи и Хлебникова с рисунками Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой, и совместную поэму «Игра в аду» с рисунками Наталии Гончаровой. С этих двух рукодельные книжек, собственно, начинается русский поэтический авангард.
В том, что касается художественного авангарда, он восходит к работам Наталии Гончаровой и Михаила Ларионова, один из первых образцов сотрудничества которых мы находим как раз в «Мирскоце». Но здесь речь пойдёт о двух небольших поэмах Кручённых — «Пустынники» и «Пустынница», соединенных в книжке 1913 года, также изданной литографическим способом с рисунками Наталии Гончаровой.
Первая поэма, «Пустынники», вроде бы отсылает к пушкинскому «Отцы пустынники и жены непорочны…», хотя об отцах и девах в ней вовсе не говорится. И в самом деле, в «Пустынниках» рассказывается не о святых отшельниках, а о демонах, живущих под землёй, не знающих ни неба, ни света, ни открытого пространства. Это их «замкнутое» качество задается с самого начала:
Жить в пустыне в тишине!
Нам блеснет заря украдкой,
Нам так скорбно в глубине!
От цветов земли далекой,
От улыбки светлоокой
Мы сокрылись, мы зарылись
В темный душный, вечный спрят!
Мы живем — кругом темница —
В ночи душные не спится,
Пыли полные гробницы, —
Царства древние тут спят!
В силу своей подземной природы они связаны с миром смерти, обитают в гробницах, среди гнили:
Грез надменных мертвых тел!
Мы считать их позабыли,
Под покровом давней гнили
Много жару схоронили…
Собственно, эти кручёныховские отшельники есть духи мёртвых, которые ведут своё призрачное существование — пока не сливаются окончательно с землёй, растаивают в ней:
На извилистых дорогах,
На себя же негодуя,
Растеряли цветов много,
Позабыли образ строгий…
Их не сыщешь, раз уронишь,
В сотни лет уж не нагонишь,
И о них тихонько стонешь.
И теперь уж время близко,
Мы без света угасаем,
В наших норах душно слизко,
Мы бесследно тихо таем,
И ее всегда терзаем,
Ей проклятья посылая,
Ей все блага завещая…
В своей основной части поэма посвящена «деяниям» пустынников, которые имеют явные пародийные черты, как и «дела» чертей в написанной совместно с Хлебниковым Игре в аду (1912) и Полуживом (1913). В этом смысле интерпретируют поэму иллюстрации Наталии Гончаровой. Также рисунки, представляя пустынников как «отцов», передают вполне бесовский характер этих странных существ, имеющих, как индийские наги-отшельники, змеиную природу:
Желчь и печень прячем в травы…
С некоторым усилием можно обнаружить отдаленное сходство бесов-пустынников с бесами в стихотворении Пушкина:
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
В поэмах Крученых бесы-пустынники и бесовка-пустынница становятся земными духами, рассказывающими о своих коварствах и печалях:
Мы змеею обернемся,
По дороге спотыкнемся
И храпит взбеленный конь,
И назад летит высоко!
Ах, скакать хотел далеко!
У копыт блестит ладонь…
Иль на руки упадем
С свистом, песней, диким лаем!
Совы, гады, пауки, —
Все нам мило, все с руки!..
Если бы мы решили определить литературный жанр этой «сатирической» поэмы, то нам пришлось бы обратиться к повсеместно распространненным (даже у тробриандских дикарей) историям о проделках злых духов, в каком бы виде они не являлись — женском, мужском, животном или человеческом.
Здесь можно также обнаружить намёк на библейские образы злых духов, обитающих в пустыне вместе с дикими зверями. Исаия пророчествует о земле Едома (Ис. 34:13—14): «и будет она жилищем шакалов, пристанищем страусов. И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками, и лешие будут перекликаться один с другим; там будет отдыхать ночное привидение…»
Это описание вполне соответствует «образу бытия» пустынников:
Средь пустых земель и диких,
Так далеки и презренны
Незаметны для великих,
Телеса засунув в бочку…
Вовсе не обязательно искать все источники (это вряд ли возможно) «пустыннических» поэм Крученых, но связь их с фольклорной демонологией (без посредничества Гоголя) более чем очевидна. Также упоминание Сары, которая спит под телегой, может иметь отношение не к библейскому персонажу, даже в его сатирической трансформации, а к Лилит, ночному привидению, которое вызывает эротические видения у мужчин, заставляя их бездумно мчаться в пустыню, где их поджидают демоны-пустынники.
Все эти фольклорно-демонологические элементы, которые составляют материю поэмы, по видимости делают совершенно непонятным, в чём состоит её «футуристичность». Всë здесь обращено даже не к «концу» (не говоря уже о «будущем»), а к хтоническим началам бытия, к нечленораздельному дочеловеческому до-бытию, когда по сухой пустынной земле свободно разгуливали духи и звери, которые перекликались «один с другим» на заумном до-языке, «и не было человека для возделывания земли» (Быт. 2:5).
Впрочем, не исключено, что в поэме «отображены» и вполне реальные персонажи: бесноватые сектанты, отдалившиеся от всякого нормального человеческого общения, а также и поэты-заумники, которые отдалились от всех языковых норм, но при этом не нашли «сокровенного знания», которое им почудилось в причудливых звукосочетаниях, разносившихся визгом жалобным и воем над голой землей, населённой только гадами и пауками:
То одно, что средь созвучий
Нам ни разу не давались
Песни старой вечной были.
