Богата, ох щедра наша родина на выдающихся персонажей истории! Так что порой и забывает неблагодарно об их юбилеях. А ведь в августе этого года исполнилось 590 лет со дня рождения одного из самых знаковых наших правителей — Ивана Васильевича (он же Рюрикович, он же Четвёртый, он же и Грозный царь).
Царь Грозный знаком огромному большинству россиян лишь по бессмертной комедии Л. Гайдая (будем уж честными). Но в высокоумных кругах отечественной интеллигенции Иван Васильевич своей профессии не менял на протяжении этих пяти столетий. Он есть образ российской государственности в самом крайнем её изводе — её символ, идол и пугало.
Замечательный наш историк и писатель, профессор МГУ, член Межсоборного присутствия РПЦ Дмитрий Михайлович Володихин взвалил на себя крест написания биографии человека, до крайности его идеалам неудобного. Недавно в ЖЗЛ была переиздана его книга «Иван IV Грозный: Царь-сирота» (М. : Молодая гвардия, 2020). В самом деле, автор книги о Грозном позиционирует себя православным государственником. Но как написать более-менее объективно и благолепно о человеке, который, утверждая самодержавие, вверг страну в разруху, а будучи религиозным фанатиком, не только поминутно нарушал все законы-каноны божеские и человеческие, но и гнал самоё церковь, потроша как её пастырей, так и её же священные закрома?!..
Однако недаром у автора несколько ипостасей. Как историк он создаёт свою концепцию личности Грозного; как человек верующий — в меру морализирует; а как писатель искусно меняет стиль по ходу повествования, где аккуратная точность изложения чередуется с его (изложения) сладостной живописностью.
Ключей к личности Грозного Володихин нащупал три. Первый — то, что царь был сиротой почти от рожденья, заброшенным, пренебрегаемым и до поры бессильным. Огромная обида на мир, на людей и страстное желание самоутверждения вопреки даже и здравому смыслу — вот что выпестовали в нём годы раннего сиротства. Ключ второй — Иван был натурой нервенно артистической: «Он как будто полжизни провёл на сцене и при всяком публичном выходе заботился о том, как будет выглядеть его игра. Всякий человек, оказавшийся поблизости, служил частью антуража, живой декорацией. Настоящая горячая кровь, пролитая в царствование Ивана Васильевича, и та, наверное, в глазах его выглядела киноварью, используемой при начертании летописных миниатюр». Наконец, третий и самый важный для автора ключ — при всех грехах Грозный шёл путём пылко верующего, он через знаменитый Синодик, через поминовение всех загубленных повинился и перед богом, и перед подданными. «Кающийся в грехах царь — царь, сквозь душевную глухоту услышавший Бога. Нельзя не радоваться этой перемене. Слабость человеческая явлена Богу и отдана на милость Его. Есть в этом отчётливый знак следования евангельскому завету».
Это вовсе не значит, что Володихин ваяет образ Грозного из цукатов и пастилы. Основные этапы жизненного пути своего героя маститый историк отразил довольно подробно, уделяя особое внимание отношениям Грозного с церковью, совершенно справедливо подчёркивая, что на каком-то этапе (до опричнины, при митрополите Макарии) церковь и впрямь умела удерживать Грозного от чрезмерных жестокостей.
Реформы Избранной рады заложили основы российской государственности на века вперёд. И здесь сердце государственника ликует: «Из хаоса XV века родилась стройная, почти византийская иерархия следующего столетия. И единодержавие, и подчёркнуто иерархичная структура политической власти, и весьма значительный комплекс её прав по отношению к подданным также стали частью русского цивилизационного узора… самодержавная («македонская», по К. Леонтьеву. — В.Б.) форма высшей власти обязана была родиться. Наличие её впоследствии неоднократно оказывалось спасительным для России». Для такого дела и капли деспотизма не жаль: «Чтобы не расползтись вновь, ему требовался определенный градус деспотизма власти и деспотизма идеи».
А кровавый опричный мрак? — встрепенётся разомлевший было читатель. Нет, Володихин не оправдывает террора опричнины, но стремится найти в ней политическую логику: «…автор этих строк видит в опричнине военно-административную реформу, необходимую, верную в идее, но непродуманную и в итоге неудавшуюся». Чудовищные жестокости её Грозный якобы перенял с тогдашнего Запада. В те годы Европа действительно пылала в огне религиозных (считай: гражданских) войн и смут, но ведь на Руси кровь населению пустила загодя именно сама власть государева, — так сказать, упреждающе.
В книгах, где автор проводит некую тенденцию, большое значение имеет сама организация текста. И здесь Дмитрий Володихин, на мой взгляд, проявляет особый такт. Например, сведения о том, что Грозный вёл переговоры о переезде в Англию вместе с семьёй и казной, сосланы в краткую сноску, расшифровать которую читателю придётся при помощи других книг. Оно и понятно: идеал самодержавной власти предполагает, что государь отвечает перед богом за вверенное ему царство. А тут выходит, что Иван Васильевич и в разгар опричнины, и в годы «раскаяния» готовится улизнуть с казной, наплевав и на царство своё православное, и на народ. И где укрыться: у «лютых лютор»!.. Автор уберегает читателя от столь горького (и столь современно звучащего) озарения…
Лучшие страницы книги Володихина — о войне: об осадах, походах, сраженьях. Как раз о том, что у других историков даётся сухо и скучно. Автор же «Царя-сироты» расскажет об этом с энтузиазмом болельщика и глубоким знанием дела, согреет всё это дыханьем художника.
В целом же книга Володихина — историческое обоснование отказа патриархии от канонизации Ивана IV, на котором настаивают некоторые околоцерковные круги. Нет, нам таких святых не надо! Впрочем, автор выражает эту мысль куда мягче, но и гораздо назидательней: «Не проклинать и не восхищаться, а размышлять и бежать греха — вот чему учит царствование Ивана Грозного».
