90 лет назад в январском номере московского журнала «Вокруг света» за 1928 год (в 20-е журнал выходил в московском и ленинградском вариантах) появились первые главы одного из самых популярных произведений советской литературы — фантастического романа Александра Беляева «Человек-амфибия».
«С этой книги и началась когда-то моя детская библиотека. И до сих пор этот роман — один из самых любимых. Помните? “Старый индеец спешит на берег моря, рискуя быть смытым волной, становится на прибрежные камни и кричит день и ночь, пока не утихнет буря: “Ихтиандр! Ихтиандр! Сын мой!..” Но море хранит свою тайну”. Конечно, литература и жизнь все-таки не одно и то же. Но после этой книги я никогда не смог ударить первым…» Так говорил о романе А.Р. Беляева Борис Стругацкий. А вот ещё одно признание, сделанное другим бесспорным классиком мировой фантастики — Гербертом Уэллсом: «…Я с огромным удовольствием, господин Беляев, прочитал ваши чудесные романы “Голова профессора Доуэля” и “Человек-амфибия”. О! они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху…».
Судьбу самого известного беляевского романа, пожалуй, можно назвать счастливой. Роман переведён почти на все языки мира, общий тираж книги исчисляется миллионами экземпляров. «Человек-амфибия» прочно вошёл в «Золотой фонд» отечественной литературы. Я намеренно проигнорировал словосочетание «научно-фантастической литературы», ведь «Человек-амфибия» давно стала любимой книгой не только любителей фантастики. На редкость удачной оказалась и киносудьба романа – одноимённый фильм 1961 года стал своего рода рекордсменом советского кинопроката — 65,5 млн зрителей! Рекорд этот, кстати, в СССР так и не был побит.
Счастливая судьба… Но именно сегодня, по прошествии 90 лет с момента первой публикации романа, уместно будет взглянуть на него с высоты дня сегодняшнего.
Выше я дважды воспользовался словосочетанием «счастливая судьба» по отношению к «Человеку-амфибии». Окидывая же взором жизненный и творческий путь автора популярнейшей книги — Александра Романовича Беляева — лишний раз поражаешься другому: сколь же порой непредсказуема и извилиста судьба человеческая! Наверное, не случайно первому своему опубликованному художественному произведению — сказочной пьесе «Бабушка Мойра» (1913) — писатель дал имя хозяйки Судьбы. Уж он-то не понаслышке знаком с капризами и причудами этой самой непостояннейшей из женщин.
Родился Александр Романович в семье священника и сызмальства ему была уготована нелёгкая планида служителя церкви. Однако семь отроческих лет, проведённых в духовной семинарии, выковали из него убеждённого атеиста. Оно и понятно — нравы в семинарии были те ещё. К примеру, без особого письменного разрешения ректора семинаристам строго-настрого воспрещалось чтение газет и книг в библиотеке! Да и трудно представить в роли аскетичного священнослужителя человека, который с детства «увлекался Жюль Верном. Совершал “кругосветные путешествия”, не выходя из своей комнаты. Мечтал о полетах. Бросался с крыши на большом раскрытом зонтике, на парашюте, сделанном из простыни, расплачиваясь изрядными ушибами». Это его собственная автохарактеристика, данная им в письме к исследователю межпланетных сообщений, профессору Н.А. Рынину.
Он неплохо рисовал, бредил театром, и Судьба, смирившись с первым поражением, давала ему уникальный шанс — стать, быть может, выдающимся актёром. Восемнадцати лет от роду он стал знаменитостью Смоленского драмтеатра. А вот ещё один штрих: «Если вы решитесь посвятить себя искусству, я вижу, что вы сделаете это с большим успехом». Это напутствие юному Беляеву дал не кто-нибудь, а сам Станиславский.
И Беляев преданно служил театру 15 лет.
Другой его страстью была музыка. Закончив консерваторию по классу скрипки, он великолепно играл и на рояле. Но и музыка оказалась лишь очередной ступенькой, хотя и оставалась его неизменной отдушиной на протяжении всей жизни.
Дальше: закончил юридический факультет и добился немалых успехов на адвокатском поприще. Преуспел и в области журналистики — прошёл путь от корреспондента до главного редактора газеты — статьи, путевые и криминальные очерки, рецензии на театральные премьеры за подписью Александра Беляева в газетах начала ХХ века появлялись часто.
Ступени, ступени, ступени.
А ещё — «мастерил планер, летал на аэроплане одной из первых конструкций инж. Гаккеля, за границей — на гидроплане. Любил изобретать. В 16—18 лет изобрел стереоскопический проекционный аппарат. Через 20 лет такой же был изобретен в Америке <...> Изучал историю искусств, ездил в Италию изучать Ренессанс. Был в Швейцарии, Германии, Австрии, на юге Франции. В студенческие годы зарабатывал одно время игрой в оркестре цирка Труцци. В 1905 году студентом строил баррикады на площадях Москвы <...> Уже во время адвокатуры выступал по политическим делам, подвергался обыскам <...> Был музыкальным и театральным критиком. Сотрудничал в детском журнале “Проталинка” в Москве…».
И это не всё: уже в 1920-е — следователь уголовного розыска, воспитатель детского дома, служащий Наркомпочтеля, матрос на рыболовном траулере… Такой биографии позавидовал бы любой прозаик, любой мемуарист! Беляев, правда, мемуаров не писал.
Однако что-то давно мы не вспоминали старушку Мойру.
Однажды Судьба жестоко отомстила ему. Беляеву было тридцать, и вся увлекательная жизнь, казалось, ещё впереди, когда врачи «объявили» суровый, страшный приговор: костный туберкулез позвонков. Болезнь, не излечимая в те времена, до конца не побеждённая и сегодня. Это означало не просто конец грандиозным планам и мечтам, это — почти пожизненное заключение в гипс, полная неподвижность, в «лучшие» дни — в гуттаперчевом корсете. С 1916-го по 1922 год он провёл в гипсовой кроватке. Тяжёлый недуг будет преследовать его всю жизнь.
И тогда он стал писать фантастические книги. Он снова обманул Судьбу. Первый фантастический рассказ А. Беляева «Голова профессора Доуэля» (в 1937 году он переделан в роман) появился почти одновременно в журнале «Всемирный следопыт» и в «Рабочей газете» в 1925 году, а последнее произведение — роман «Ариэль» — в 1941 году. Между этими двумя датами — целая библиотека фантастики и приключений: 16 романов, 7 повестей и около 60 рассказов, среди которых не только фантастика, но и реалистическая, детективная, историко-приключенческая проза; киносценарий, более десятка биографических очерков о деятелях науки и культуры, литературная критика и публицистика, литературные переводы с французского и английского и даже две книги популяризаторского и справочного характера. Свыше 100 публикаций за 16 лет — неравноценных, неровных, как и сама жизнь писателя. Создав библиотеку увлекательных, ярких сюжетов, он был и страстным популяризатором и защитником фантастики — даже тогда, когда жанр оказался фактически под запретом.
…Он умер в 1942 году в оккупированном немцами Пушкине. Книги его живут и поныне.
Счастливая судьба…
Первые главы «Человека-амфибии» появились в январском номере московского журнала «Вокруг света» за 1928 год, а последние в тринадцатом номере того же года. К тому моменту Беляев по популярности существенно опережал других отечественных фантастов и приключенцев. К 1928 году опубликованы «Голова профессора Доуэля» и «Остров погибших кораблей», «Властелин мира» и «Последний человек из Атлантиды», пользовавшиеся стабильным читательским вниманием… Но успех, который выпал на долю «Человека-амфибии», не предвидел даже сам автор — номера журнала в буквальном смысле скупались подчистую, их продавали с рук — по спекулятивным «рыночным» ценам. И ведь покупали! Об успехе нового романа Беляева говорит и тот факт, что к моменту завершения публикации тираж «Вокруг света» увеличился с 200 000 до 250 000 экз. В том же году роман дважды выходит отдельной книгой, а в 1929 году появляется и третье издание «Человека-амфибии» (в 1938 году вышло последнее прижизненное издание романа) — такой издательской активности отечественная фантастика ещё не знала.
Однако давайте ненадолго отвлечёмся и посмотрим, что происходило в советской фантастике в 1928 году.
Завершался период относительного либерализма в жизни советской культуры и фантастики в том числе, ещё целых два года до закрытия главных очагов молодой советской жанровой литературы — журналов «Всемирный следопыт» и «Мир приключений». Хотя первые «гайки» начнут закручивать уже в следующем 1929 году. И первые признаки надвигавшейся грозы уже проявились! Булгаков почти перестал писать, Замятина и Чаянова просто не печатали.
И быть может потому, что это последний год, когда можно было писать и публиковать почти всё, советская фантастика отсалютовала по полной программе. Что не произведение — то событие! Судите сами: «Три толстяка» Юрия Олеши, «Город Градов» Андрея Платонова, «Светлая личность» Ильи Ильфа и Евгения Петрова, «Бегущая по волнам» Александра Грина, «дьявольский» роман «Князь мира» поэта Сергея Клычкова, «Бунт атомов» Владимира Орловского…
И это только навскидку! Лишь некоторые имена и книги. Кроме того, в этом году в фантастике дебютировали состоявшиеся писатели-реалисты, два Николая — Шпанов и Железников, а в «ЗиФе» начинает выходить 12-томное собрание сочинений Жюля Верна (1928–1930).
Как видим, у «Человека-амфибии» были достойные конкуренты.
И всё же…
Понятие «бестселлер» применительно к нашему книжному рынку — сравнительно молодое. Это сегодня мы можем открыть любой книжный сайт и узнать, какая фантастическая книга пользуется наибольшим коммерческим успехом, а значит, читательским спросом. Первым попытку провести маркетинговые исследования книжного рынка с целью выявления самых читаемых книг предпринял в 1930 году московский журнал «Вокруг света». Редакция опубликовала читательскую анкету, в которой просила назвать самые популярные произведения фантастического и приключенческого жанра, вышедшие на русском языке за последние пять лет. Почти уникальный случай — в читательских письмах была названа всего одна книга. Нетрудно догадаться какая — «Человек-амфибия»!
Так роман Александра Беляева стал первым официальным бестселлером российской жанровой литературы.
Совсем иначе отреагировали на роман критики.
Народившаяся советская критика фантастику вообще не особенно жаловала, в 1920–1930-е годы практически не появлялось статей или рецензий, авторы которых хоть сколь-нибудь пытались бы осмыслить фантастику как явление культуры (пожалуй, единственная серьезная литературоведческая работа в этой области — очерк «Герберт Уэллс» — была написана Евгением Замятиным в 1922 году). Увы, в эти годы преобладало негативное отношение как к научной фантастике, так и к приключенческой литературе. Сами статьи чаще напоминали директивы сверху, настойчиво призывавшие писателей к «плановости» в изображении будущего и отражении реальных перспектив Советской России в области техники и сельского хозяйства.
Находились даже такие критики (например, А. Ивич и Я. Рыкачёв), которые рекомендовали и вовсе исключить фантастическую и приключенческую прозу из советской литературы, считая эти жанры явлениями чуждыми «революционному» духу советской молодёжи, разносчиками «буржуазной заразы». В страшном 1938 году Александр Беляев не побоялся выступить в защиту гонимого жанра, опубликовав программную статью под символичным названием «Золушка». В ней он с горечью писал: «Судьба советской научной фантастики похожа на судьбу сказочной Золушки — у обеих двойная жизнь: блестящий выезд на бал и унылое существование нелюбимой падчерицы, сидящей в затрапезном платье, в темном углу кухни» (Лит. газ. 1938. 15 мая).
Понятное дело, что А. Беляеву доставалось от критиков куда больше и чаще, чем другим авторам-фантастам. Это и не удивительно — он был не только самым плодовитым фантастом 20-х, но и самым влиятельным.
Беляева и его роман «Человек-амфибия» обвиняли практически во всех смертных грехах: в асоциальности, в антинаучности, в буржуазности, в подражательстве… С особой ретивостью набрасывались на писателя в «тюремные» 30-е, припоминая Беляеву его старые «грехи».
Рецензируя «Человека-амфибию», довольно известный в те годы критик Александр Ивич (псевдоним Игнатия Бернштейна) буквально уничтожал Беляева как писателя: «В этой научно-беспредметной повести нет ни социального, ни философского содержания. Роман оказывается ничем не загруженным, кроме серии средней занимательности несколько статичных приключений… “Человек-амфибия” оказался развлекательным романом, книгой легкого чтения, не имеющей сколько-нибудь заметного литературного значения».
Много чего ещё было в ивичевской invectiva oratio, вплоть до обвинений Беляева в отступничестве от материалистического учения.
Вспомним ещё одну публикацию этого критика, появившуюся в «Литературном обозрении» в 1941 году. Статья вышла незадолго до смерти Беляева, и, будто подводя черту под писательской карьерой фантаста, Ивич (тоже, между прочим, пописывавший) завистливо заявляет: беляевские персонажи «одинаково безразличны читателю». И далее, возвращаясь к любимым ещё с конца 1920-х объектам обстрела — романам «Человек-амфибия» и «Голова профессора Доуэля», — пишет: «Психологическое и социальное содержание этих произведений значительно беднее, чем у Уэллса, если не вовсе отсутствует. Занимательная фабула оказывается полой: в ней нет добротного заполнителя. Фантастические опыты героев Беляева — бесцельны, они не отражают действительных перспектив науки» (Лит. обозрение. 1941. №3).
Другой рецензент «Литературного обозрения» столь же невнятно клеймил фантаста: «В мире научной фантастики, оказывается, все возможно. И писатель может писать произведения, не имеющие ничего общего с его собственными установками» (1938. №24).
На якобы научную несостоятельность «Человека-амфибии» в первую очередь и обрушивались критические замечания, что лишний раз подтверждало нежелание рецензентов понять специфику фантастического жанра. Нелестно отозвался о романе даже маститый литературовед Виктор Шкловский, который и сам в 1920-е грешил сочинением фантастических текстов: «Странная амфибия, чисто фантастический роман, к которому пришиты жабры научного опровержения» (Дет. лит. 1938. №20).
Да что там критики! Ополчились на роман и иные «коллеги» по фантастическому цеху. И некоторые из таких обвинений были куда серьёзнее и больнее упрёков «научного свойства». Вот как звучала инвектива фантаста «третьего звена» Абрама Палея: «В социальном же отношении идея романа реакционная, так как она пропагандирует ничем не оправданные хирургические эксперименты над людьми» (Лит. учеба. 1936. №2).
Негативное отношение как к Беляеву, так и к главной его книге (притом, что с издания в 1946 году именно «Человека-амфибии» началось возвращение книг писателя в послевоенную литературу) сохранялось достаточно долго — даже после смерти фантаста. Вот как, например, трактует роман критик О. Хузе: «…В фантастическом романе А. Беляев развивает реакционную идею отказа от борьбы угнетенных за свои права и предлагает им биологические приспособления, чтобы обосноваться для жизни в подводном мире» (Сб. «Вопросы детской литературы». М.; Л., 1953). Не менее «красочно» выглядит характеристика, посмертно выданная писателю во втором издании Большой советской энциклопедии (1950): «Автор многих живо и увлекательно написанных научно-фантастических рассказов и романов… Однако некоторые произведения Б. не свободны от штампов буржуазных фантастических романов, что приводило иногда писателя к отступлению от реализма (роман “Человек-амфибия”)».
Время, однако, расставило всё на свои места. Любовь читателей оказалась куда сильнее идеологических установок…
Но самое время перейти, собственно, к роману — много чего интересного (а подчас и малоизвестного широкому читателю) там скрыто. Впрочем, разговор это «неблизкий», поэтому сделаем паузу до следующего выпуска газеты.
Окончание в следующем номере
