Я очень люблю копаться в старых — довоенных и дореволюционных — журналах, ходить по букинистам. Потому что — это захватывающе интересно. Хотя бы потому, что с пожелтевших страниц перед тобой раскрывается какая-то другая история нашей литературы — неофициальная, недоизученная, недоозвученная, незадёрганная коллегами-критиками. И — поучительная. Когда-то даже хотелось написать большую занимательную книгу о «белых пятнах» русской фантастики, об этих самых малоизвестных страницах в её литературной и издательской ипостасях — забытых именах и произведениях, курьёзных фактах и случаях. Но какого ж издателя сегодня заинтересуешь книгой о книгах? А между тем короткие и большие, печальные и забавные, поучительные и не очень истории и историйки пополняли мою коллекцию, превращаясь в своеобразные «Записки архивариуса». «Ф» в названии колонки, как вы уже догадались, означает «Фантастика».
История русской фантастической литературы примечательна не только удивительными событиями, книгами и именами, но и обилием «белых пятен».
Споры о том, кому отдать титул первого научного фантаста России, продолжаются до сих пор. И ведь претендентов на обладание короной Того-Самого-Первого, как ни крути, хватает. И в списках «соревнующихся» удивительные имена встречаются: тут и Михаил Херасков, и Василий Левшин, и Михаил Щербатов, и, разумеется, Владимир Одоевский. А всё-таки первую главу истории отечественной фантастической литературы справедливо будет открыть другим именем. И для этого мы отправимся в ХVIII век.
Эпоха расцвета литературной утопии. В это же время происходит рождение новой русской литературы, впервые выходит на литературные подмостки авторская проза. В это же время происходит процесс проникновения и закрепления на российской культурной почве литературной утопии. Но легкомысленно было бы утверждать, что рождением самостийной утопии наша литература обязана исключительно влиянию европейской культуры. В той или иной форме утопические мотивы издревле бытовали в России: в сказочных и фольклорных сюжетах, апокрифах, житиях и прочих созданиях устного народного творчества. Другое дело, что до XVIII века утопия у нас отсутствовала как самостоятельный вид художественного творчества, оторванный от синкретизма фольклорного мышления, как художественное создание конкретного автора. Все это в свою очередь послужило и веским поводом к закладке в нашей литературе фундамента фантастики как самостоятельного литературного направления.
Об одном таком произведении, соединившем в себе черты двух новорожденных жанров, и поговорим.
Итак, год 1769-й от РХ. В провинциальном Баранове, что в Смоленской губернии, вышла любопытная книжечка анонимного автора. Под обложкой — два разножанровых произведения: вольный перевод Лафонтена «Любовь Псиши и Купидона» и повесть «Дворянин-философ, аллегория». Последняя из них изрядно озадачила современников. Приглядимся к ней и мы.
…Некий «дворянин-философ, имея время и способность рассуждать, к чему разум человека возноситься может», скуки ради вознамерился создать в своем поместье модель Вселенной. В основу наш герой положил системы Птоломея, Тихо-Браге, Декарта, Коперника и… собственную: Земля то приближается, то удаляется от Солнца, от чего возникают ветры и происходит смена года. Поначалу вроде бы и нет ничего фантастического. Забава образованного, но скучающего помещика, да и только. Разметил на обширной территории селения и орбиты, разместил островки-планеты, звезды, да и заселил вновь созданные миры обитателями-«планетянами». И получилась такая система: на Земле у него живут муравьи, на Сириусе — страусы, на Сатурне — лебеди и т.д.
Однако постепенно мы узнаём, что все эти архитектурно-космические изыски — суть Большая Идея: узреть Вселенную как бы изнутри, постичь сложные законы Мироздания. Говоря современным языком, герой повести создал модель квазиреальности — интерпретацию реальности объективной. И старания нашего зодчего были щедро вознаграждены: в один прекрасный день вся система дворянина-философа начинает действовать. В буквальном смысле придуманный мир материализовался и зажил собственной жизнью. И что же увидел наш герой, а вместе с ним и его гости-наблюдатели?
Обитатели Земли — муравьи — разделились на два класса: черных (господ) и серых (рабов). Как водится, черная раса держит серую в жестком подчинении: эксплуатирует, не дает духовно развиваться. В этом параллельном мире действует жестокий и бессмысленный закон Верховного Муравья. И с каждой страницей приходишь к убеждению: автор-то описал (пусть и пунктирно) тоталитарный режим в действии. Более чем за полтора столетия до Замятина, Хаксли и Оруэлла анонимный автор спроецировал образ Абсолютного Диктатора (он же впоследствии — Главноуправитель, Благодетель, Большой Брат), воплощенного в «закадровом» персонаже Верховного Муравья.
Как вы уже догадались, перед нами типичная антиутопия. Причем одна из первых в мировой литературе вообще. Но здесь же в этой небольшой повестушке мы вдруг встречаем темы, обретшие популярность у фантастов ХХ и XXI столетия: параллельные миры, «рукотворное» создание как целой планетной системы (вспомним популярный роман Роджера Желязны «Остров мертвых»!), так и самой реальности!..
Но вернемся в придуманный дворянином мир. И что мы обнаруживаем ещё? Первое в русской литературе космическое путешествие! Да ещё и совершенное негуманоидным представителем (муравьем) разумной братии! Разумеется, подобная трактовка в известном смысле условна, ведь вся планетная система дворянина-философа зиждилась на «плоскости земной». И всё же, и всё же…
Итак, взбунтовавшийся, а точнее — усомнившийся в справедливости действующих на его планете законов серый муравей (в другой литературной реальности он станет Д-503, Дикарём или Уинстоном Смитом) отправляется в путешествие по иным космическим мирам, дабы найти ответы на свои вопросы. Стало быть, у инопланетян. Но и мудрецы-страусы Сириуса, и сатуриане-лебеди, и красавцы-журавли с Юпитера лишь смеются над букашкой-муравьём (читаем: над букашкой-человеком), хотя и обращаются с ним осторожно (чтобы не раздавить). Проблемы «далекой», крохотной Земли им чужды и неинтересны…
Не наброски ли это ещё одной классической научно-фантастической темы: темы контакта с представителями иной, более высокой по техническому и социальному уровню цивилизации, проблемы антагонизма высших и низших рас в контексте космической истории человечества? Красной линией сквозь повесть проходит мысль о множественности миров. В XVIII-то столетии!..
Впрочем, смысл повести гораздо глубже и значительнее: что есть человек в безбрежной Вселенной? Перл, центр мира, каковым себя мнит? Или все же жалкая,
ничтожная пылинка в сложном механизме Мироздания?
Таковы в общих чертах сюжетные коллизии произведения, которое с полным основанием можно назвать первым образцом литературной антиутопии и научной фантастики в русской словесности.
Самое время познакомиться и с создателем «Дворянина-философа». А автор-то удивительного сочинения, хоть и не обозначивший свое имя на титуле книги, личность весьма примечательная и заметная во второй половине ХVIII века. Но, как это нередко случается, имя русского историка, прозаика, поэта и переводчика Федора Ивановича Дмитриева-Мамонова (1727—1805) сегодня практически забыто, как забыто и его главное произведение жизни — повесть «Дворянин-философ, аллегория». Однако не раз нам приходилось убеждаться, что память человеческая порой оказывается не только короткой, но нередко — возмутительно несправедливой.
«Он может писать и говорить на разных диалектах проворно, ясно и безогрешительно; в натуральной истории искусен, в нем можно найти хорошего математика и изрядного философа. География и историография у него всегда пред очами; ему и химические правилы не неизвестны; знает вкус и силу в живописи. Но при всех превосходнейших оных его знаниях в нем еще высокий дух поэзии обретает». — Такую характеристику писателю дал его современник, поэт В.И. Соловей.
Федор Иванович Дмитриев-Мамонов принадлежал, по видимому, к той категории людей, которых сегодня принято называть маргиналами, а в те времена крестили попросту чудаками, а то и вовсе сумасшедшими (так, кстати, и случилось с писателем). Происходил он из старинного рода князей Смоленских. С детства особым прилежанием не отличался, однако питал сильнейший интерес к наукам – истории, астрономии, философии, литературе, да время от времени будоражил своими выходками московское и смоленское общество.
Получив начальное домашнее образование, был отправлен продолжать обучение в Артиллерийскую школу, но сразу же «отлучился самовольно». А в 1756 году вместе с Сумароковым, Щербатовым (тоже, кстати, оставившими след в истории русской утопии) и Болтиным вступил в одну из Масонских лож, чем едва не привел к краху свою карьеру. У масонов, впрочем, он долго не задержался.
И всё-таки Дмитриев-Мамонов, около 30 лет посвятивший армии, дослужился до чина бригадира и благополучно вышел в отставку в начале 1770-х.
Ещё будучи на воинской службе, Федор Иванович приступил к научной деятельности: собирал и тщательно систематизировал старинные рукописи, монеты, оружие, устроив впоследствии в своем московском доме целый музей, публиковал научные труды.
Выйдя в отставку, Федор Иванович прославился, однако скорее не научными и литературными опытами, а своим эксцентрическим поведением.
В письме к московскому генерал-губернатору М.Н. Волконскому Екатерина-II жаловалась, что «здесь многие рассказывают о нем такие дела, которые мало ему похвалы приносят». Ещё бы, ни с того ни с сего распустить полторы тысячи крепостных! А в воспоминаниях А.А. Куракиной и вовсе читаем «возмутительное»: «Дом его против всего города, был больше всех иллюминован, где была собрана довольная часть народа, которому он из окошка сам бросал серебряные деньги, а на улице его два гайдука из мешков — медные, и они с хозяином всем кричали “Виват!”».
Дошло до того, что жена Федора Ивановича добилась проведения расследования Юстиц-коллегией на предмет «психической ненормальности» супруга. И в результате этого расследования, приправленного немалой сумой взятки, наш эксцентричный философ был признан «человеком вне здравого рассудка»…
Творческая биография Дмитриева-Мамонова не столь увлекательна, но о некоторых ее моментах имеет смысл упомянуть. Как поэта его вряд ли назовешь блестящим. Но пооригинальничать Федор Иванович любил. Чего, например, стоит «Эпистола от генерала к его подчиненным», являющая собой… воинскую инструкцию, «пересказанную» шестистопным ямбом! Или такое любопытно произведение, одно название которого не требует каких-либо дальнейших комментариев: «Правила, по которым всякий офицер следуя военную службу с полным удовольствием продолжать может».
Выступал Дмитриев-Мамонов и как переводчик французских поэтов, а кроме того щедро покровительствовал бедным литераторам.
Эксцентриком и чудаком проявил себя он и на писательской ниве. Повесть «Дворянин-философ» пользовалась настолько большим успехом, что писатель в 1796 году решил переиздать ее отдельной книгой. На титуле Дмитриев-Мамонов, будто насмехаясь над общественным мнением, поместил оттиск медали с собственным изображением и следующей надписью: «Осветил светом, разумом, честью и великолепием. Плоды уединенной жизни в Баранове. Создал новую обстоятельную систему сложения света в 1779 году в честь нашему веку, сим ученый свет одалживается ему».
Судьба второго издания повести, увы, печальна. Тогдашняя цензура ещё в 1769 году заприметила в произведении крамольные мысли. Это и понятно, ведь вымышленный мир Ф.И. Дмитриева-Мамонова с его космическими муравьями и страусами был, на деле, едким, сатирическим портретом реального мира. Весь тираж смоленского издания «Дворянина-философа» (1796) был немедленно изъят из продажи…
К сожалению, произведение это было изъято не только из продажи, но и из истории нашей литературы. История с пробелами — плохая история.
