«Чтоб ты сто раз о стенку убился!» — жарко желал я автору, добивая этот на морок похожий роман. Конечно, построчно я его не читал, иначе на середине первого где-то тома сам о стенку бы гробанулся. И это была бы месть Духа Великого и Ужасного Халтурщика мне, червячку смиренному. Потому что история о том, будто государь Павел Петрович не был убит, а симулировал свою смерть, сам же прокрался в некий параллельный мир Идиллиум, созданный из Флюида согласно учению Месмера, и пребывает там — правда, не понятно, что он там делает.
Идиллиуму назначается всегда очередной Смотритель из рода де Киже (привет Тынянову!) — но тоже остается неясным, с какой такой «суперской» целью. Наверно, чтобы прокручивать весь этот бред в голове и тем давать ему жизнь. Или затем, чтобы современный юзер смог уютней чувствовал себя в игре, где есть Идиллиум (информационное облако, этакий Яндекс-диск), и конкретное компьютерное «железо», механику которого, возможно, автор иронически тоже обыгрывает. А чтобы дамская часть почитателей не скучала, очередной Смотритель Алексис де Киже получает идеальную возлюбленную Юку — идеальную в прямом смысле слова, потому что жива девушка лишь постольку, поскольку её представляет себе Алексис.
При этом нас протянут по массе всяких лабиринтов, казематов и будуаров, а всё действие, этот вялый, ни к чему не обязывающий, никак логически не простроенный сюжет — цепь небрежно придуманных сновидений — приведёт нас к вечной пелевинской (она же буддистская) истине: «…все, из чего состоит любой человеческий опыт, во сне и наяву, — это просто симуляция, которой нет нигде, кроме как в неуловимом мгновении, рисующем мираж нашего мира».
И вот ради этого интеллектуального метеоризма и рукотворной любви автору надо было ваять два тома, а нам их, чертыхаясь, пролистывать!
«Смотритель» — попытка приникнуть к не разглашавшимся до того истокам. В рецензии на «Цуккербринов» я уже отмечал: пелевинский стиль — производное от философской повести XVIII века со всеми её слагаемыми: «Расхожие идеи эпохи, витиеватый (не скажу “занимательный”) сюжет, картонные маски-герои, пряноватый эротизм, немножко фельетон на злобу дня, немножко памфлет про “вечное”. Полная формула этого аромата злостно проста: сказка + притча + “шутка”».
При всех броских слоганах и афоризмах Пелевин страдал до «Смотрителя» невыразительным, служебным, описательным языком. В «Смотрителе» он тоже не везде хороший тон выдерживает, но в целом чувствуется облагораживающее влияние вольтеровской, да и пушкинской прозы: язык лёгок, изящен, согласно эпохе чуть-чуть манерен, но «газетой не пахнет». Кстати, и погружение в эпоху поосновательней, чем, скажем, в «Чапаеве и Пустоте» — и в общем, это на пользу живописности, а местами и поэтичности повествования. Так уж он эстетически заразителен, этот наш предромантизм!
И всё же это лишь личное достижение Пелевина, экзерсис для себя любимого, чего читатель, думаю, не оценит. Ему, читателю, оригинальности, злости и злободневности подавай! А она и есть тут, аккуратная злободневность. Помните, на заре путинской эры широко был разрекламирован фильм Виталия Мельникова «Бедный, бедный Павел» по Мережковскому? Тогда он казался недвусмысленным месседжем обществу: хороший государь в конфликте с дурным окружением. Намекали на молодого тогда президента, ждали общественного ему сочувствия. Нынче тема непонятого царя могла возникнуть как упреждение кризисной ситуации в стране. Но кризис развился пока что в стойкое всенародное ликование по неясному поводу, почему и фигура Павла во втором томе как-то «сбледнула». В плане злободневности не о чем стало писать, да может, автор и старался уйти от этой самой вечной своей памфлетности? Ибо злободневность предполагает выводы, а выводы пока делать слишком рано.
Увы, этапным достижением «Смотритель» не стал — а многие сочтут его и провалом. И честнее всего автору было бы временно проститься с читателем.
Да нирвана этого не допустит, наверное…
