Всё-таки гнусная вещь — эта литература! Так сдает даже признанных классиков! Об этом подумал не раз, перечитывая для работы «Уроки французского» Валентина Распутина. Рассказ проходят в школе, по нему снят очень неплохой советский фильм, но почему-то и рассудительно-задушевная интонация автора, и мастерские образы не зацепили уже. Да, понимаешь всю многослойность и сложность вещи, да, рассказ Распутина — о доброте человеческой, которая не в ладу с формальными правилами, а заодно и с самой судьбой. И ещё он о том, что «не ведаем, что творим», почему и запоздалое чувство вины приходит как озарение и как искупление. И это горькое послевкусие осознанной вины — христианский (по сути) ответ тем, кто считает жизнь слепо жестокой, зло неизбежным, а человека перед судьбой беспомощным. Да, всё так, говорит писатель, но выводы делать надо — и исправляться по мере сил. В этом смысл пути человека к богу, добавим мы от себя, нахально завершив мысль классика, хотя в его рассказе про бога впрямую и нет ничего…
Всё так, но читаешь об этих ребятах 1948 года, голодных-холодных, в перешитых отцовых галифе, таких не по годам самостоятельных и серьезных (я про героев) — читаешь, как об инопланетянах. Душа-«атеистка» больше откликается на текст с другим смысловым посылом. Я о рассказе Владимира Сорокина «Путем крысы» — он тоже о послевоенном детстве, и к тому же это лучший, на мой вкус, опус писателя. Очень советую! К тому же он в русле — ах, да! — нашей еще не объявленной темы…
Итак, «Сега с Маратом из Красных домов и Васька Сопля с восьмого барака отправились на Крестовские склады жечь крыс». Здесь, среди руин после войны, развелось этих тварей видимо-невидимо. Вот ребята и охотятся. Для кого-то это игра, охотничий азарт, а для кого и первое проявление природного садизма. Вообще неприятно жесткие эти ребятки послевоенные (действие происходит в 1949 году) — чисто шпана! Жестокость недавней войны, жестокость судьбы, жестокость возраста…
Рассказ — о жизни, которая построена не на добре (чувстве), а всё-таки на инстинкте (впрочем, и добро здесь тоже один из инстинктов — но редкий и вроде бесплодный). Люди описаны так, как зоолог описывает животных — а возразить автору при этом ведь нечего! Существующую в нашем сознании грань между миром животных и миром человеческим Сорокин стирает в данном случае весьма убедительно. Потому что эту грань, эту границу мы часто воздвигаем себе в качестве утешения, оправдания. Почему и «Путем…» называется текст — здесь в значении «общим жизненным путем», «путём постижения жизни», «дао»…
И в том, как остро ты откликаешься на это, не только заслуга автора, но и нашего времени, которое всех нас (и молодых, наверно, особенно) раздирает между тем, что есть в человеке животного (инстинктивные страх, жестокость, алчность) и чем-то высшим, до которого многие допрыгнуть пытаются, но убедительно ли?
Вот лишь два примера из текушей (утекшей уже — тексты 2006 и 2013 гг.) нашей прозы. «Дневником злыдни» можно назвать повесть Анны Козловой «Открытие удочки». Сразу в лоб про животное в человеке здесь нет, писала-то женщина, но вспоминается по прочтении почему-то старый анекдот всё же о нём, о зверушке: «Хочется чего-то большого, чистого, настоящего!» — «Купите себе слона, вымойте его в ванне. Вот вам и будет: большое, чистое, настоящее». Главная героиня (и рассказчица) Лиза сначала крутит бурный роман с арабским мачо Даудом в неком эмирате Дейра, потом возвращается в Москву (по духовности что ли соскучилась?) и крутит роман с придурковатым Львом — сынком одного известного литератора псевдопатриотического толка. Итог — ребёнок. Но неуёмная Лиза хочет быть владычицей морской, и вот уже собирается вместе с дочкой и каким-то прохиндеем-чеченцем жарить шашлыки чуть ли не под соусом из алькаиды…
«Боже правый, вся наша гребаная жизнь распадалась на пьянку, секс и жратву», — признается тысячу раз Лизок. Ключевое в этом пассаже — естественно, слово «бог», которого Лиза постоянно теребит укорами, вопросами и домогательствами. И бог это терпит. Повесть, что называется, «с ключом», кто-то преотлично узнает прототипов её героев; кто-то будет и руки потирать: эк Анна продёрнула псевдопатриотическую тусу! Но нам-то что из того? Да, Козлова, сама дочь богемы, отлично знает свой «предмет» и умеет разделать его под орех. Да, она автор сценария сериала Валерии Гай Германики «Краткий курс счастливой жизни» и знает эту красивую «счастливую» (а также и некрасивую и несчастную) жизнь не понаслышке: наблюдала, как минимум.
Так о чём же злая, весёлая и горькая повесть Анны Козловой? Она не просто очерк нравов столичной богемы. Она может, в частности, ответить и на вопрос, почему среди исламских террористов всё чаще попадаются теперь «лица славянской внешности». Собственно, не только «тьма рождает чудовищ», но и вакуум. Вот и Лиза: не желая быть просто «кошёлкой», домохозяйкой, она лезет туда, где иная судьба «порядочной» женщине и не уготована. Трагикомическая смена культурных кодов и матриц, короче. Впрочем, автор задаёт лишь вектор развития своей героини, а так-то её Лиза в своём вакууме разве что ранний цирроз печени схлопочет пока.
Самое время слона ей купить!
Ещё жестче «стелет» о человеке, у которого низа много, а верха нет, Захар Прилепин в относительно свежем романе «Черная обезьяна».
Здесь много чего наворочено. Главный герой получает задание от главреда посетить (но почему-то не описать) некое заведение, где изучают детей-выродков. Параллельно идёт бурное расставание с женой и детьми-двойняшками. Вскоре оказывается, что нелепое задание дано по указке кремлёвского пиарщика Шарова, который ставит эксперимент на главном герое — что за книжку можно написать о человеке, испытавшем сей экспириенс. Горазд ставить эксперименты на окружающих и сам спецкорр, в результате чего кто-то из его близких угодит в психушку, а кто-то и на кладбище. Роман пронизан жаром лета 2010 года, пОтом и прочими организменными выделениями, слово «липкий» — едва ли не ключевое для книги.
В романе имеются два вставных эпизода. Один — о крестовом походе детей (или как это ещё назвать: подростки штурмуют древний город и ведут себя в нём, аки саранча или диаволы). Другой — о малолетних солдатах-садистах в современной где-то там Африке. Но особой стройности в романе вы не найдете: автор скатал всё в один ком, в котором, где ни копни, откуда ни отщипни — разные лики одного и того же: садизм — детский ли, подростковый ли, правительственный или типа мущщинско-бабский, семейный и взаимопостельный. Причём садизм как форма будничного протекания жизни, законная краска истории, а не эксклюзивное извращенное удовольствие. И в середине этого всеобщего кома из крови, распада и нестроения — автор-рассказчик-главный герой, фирменно у Прилепина нераздельный, про которого сказано: «Ты же не субъект, ты субстанция… В тебя можно наступить, и тогда всем будет противно, кроме тебя».
Вот он, реальный ключ и главный образ повествования! «Чёрный человек» рассказчика-героя-автора оказывается чёрной обезьяной, погрязшей в инфантильных инстинктах и почти не способной к духовному обновлению.
Но для нашей темы важней другое. Автор не видит во «зле» ничего инфернального (а значит, и духовного в чём-то), это не сатана с его играми, это именно природой заложенное зверское начало в человеке — естественное, неотъемлемое от него, неизбежное.
Чёрная обезьяна внутри каждого, причём она является в любых обликах, и никакая религия от неё не спасает. Это прямое, от Ницше идущее: «Бог умер» (или он блазь, самообман). И это очень горький вывод НА БУДУЩЕЕ. Потому что и в повести Козловой, и ещё гораздо больше в романе Прилепина очень чувствуется эта тревога за «возможные варианты» для каждого, если находящаяся в шатком равновесии «система», наша пока ещё сытая мирная жизнь, пошатнётся. А ты лишь «субстанция», обречённая страдать и приносить страдания. Собственно, на этом знании себя и страхе за себя и держится равновесие сил в российском нынешнем обществе.
Но утешимся под конец! Снова упорно отошлю вас к рассказу Сорокина. Тем-то и прекрасен его текст, что есть в нём то, чего у Козловой с Прилепиным нету. Однозначного вывода о преобладании животного начала в человеке Сорокин как раз не делает. Он размыкает объятья этого самого животного и переносит нас в некую мистическую недосказанность. Быть может, гораздо более ужасную, чем страх перед собственной и чужой животностью: в ужас осознания сиротства каждого в этом мире — в то состояние, которое животному вроде бы и не ведомо?.. Конечно, кто-то нервно начнёт в этой ледяной тьме шарить бога, здесь истоки любой религии, а Прилепин с Козловой, сдаётся мне, верой как раз очень даже могут со временем и утешиться. Но трезвый Сорокин предпочитает остановиться на этом зыбком пороге, оставив нас в объятьях ТОЛЬКО искусства, литературы. Потому что лишь искусству доступно передать сложную двойственность жизни, где редко встречаются и черти, и ангелы и где чёрного и белого цвета гораздо меньше, чем серого. Ведь серый — это цвет тумана, сквозь который все мы по жизни движемся.
Так что я не за религию, не за сказку, а за искусство, за литературу вас агитирую. Даже порой и честно «гнусную»…
