Поминки по советской фантастике

В середине 1990-х годов мне в руки попалась статья умного и злого критика Романа Арбитмана «НФ в одиночестве». В полном соответствии со своими обычными взглядами Роман Эмильевич проводил в тексте одну простую мысль: сдохла советская фантастика, и слава Богу, канун ей да ладан. Не будучи во всём согласен с Арбитманом ни тогда, ни сейчас, всё же отмечу: в главном он был прав — советская фантастическая литература действительно умерла с падением СССР.

И дело не только в ликвидации соответствующего географического образования, что не давало теперь права применять к чему-либо прилагательное «советский». Дело во вполне реальной смерти последнего воплощения отечественной научной фантастики (НФ) к началу девяностых годов ХХ века. Очередная советская фантастика себя в очередной раз исчерпала, ибо исчезли вопросы и темы, которые волновали её читателей. А возникшая чуть позже, на несколько иной духовной и культурной почве, российская НФ интересовалась совсем другими проблемами.

Советскую фантастику сейчас даже можно изучать спокойно, без особого гнева и пристрастия. Необходимо понимать, что за свою вроде бы недолгую историю советская фантастическая литература успела несколько раз умереть и несколько раз родиться заново — в ином виде, в иных формах и с совершенно иными задачами. И нынешняя российская фантастика вовсе не является реинкарнацией фантастики советской, сколько бы не пытались создатели современных «сталкерских» сериалов печатать «Пикник на обочине» братьев Стругацких.

Кстати, не хочу сказать ничего плохого о современной российской фантастике. В ней, несмотря на неизбежное засилье коммерчески ориентированных проектов, всё же заметно увеличилось число книг, авторов, субжанров, целых направлений. Например, героической фэнтези в советской фантастике просто не было. Не существовало, за редким исключением, вроде «Голубого человека» Лазаря Лагина, «попаданческих историй», от которых нет спасу сегодня; не было и альтерантивных историй, за исключением чисто охранительных — вроде «Демона истории» Севера Гансовского или «Петли гистерезиса» Ильи Варшавского, проповедовавших идею того, что в истории ничего не сдвинешь, и она движется по единственно избранному правильному пути.

Новая российская фантастика более живая, более самостоятельная и, как ни странно, более успешная, чем её покойная предшественница.

Что такое фантастика? С самой простой литературоведческой точки зрения — это любые тексты, апеллирующие к идеям и ситуациям, которые большинство читающего населения считает невозможными, но ориентированные на взрослого читателя. (Сказки тоже рассказывают о невозможном, но у них иная аудитория – «младше младшего школьного возраста». А так называемые сказки для взрослых — это просто разновидность фэнтези.)

Поэтому, даже абсолютно вымышленный и алогичный детектив — это не фантастика, так как все признают существование воров, бандитов и полицейских. А вот самая правдоподобно написанная история о вампирах – фантастика, поскольку большая часть населения единодушна в том, что «вампиров не бывает».

Фантастика довольно чётко разбивается на три литературных области — научная фантастика, фэнтези и хоррор.

В России до катастрофы 1917 года присутствовали все три главных направления фантастики. И некоторые из них выглядели вполне образцово: например, «Жидкое солнце» Куприна – отличный вариант НФ, рассказы Гумилёва «Дочери Каина» или «Лесной дьявол» — великолепный пример фэнтези, а «Жар-цвет» Амфитеатрова — хоррор. Но была одна характерная черта у российской фантастической литературы этого времени — она вся шла в русле общих тенденций фантастики мировой. И, следовательно, уступала и господствовавшей англоязычной, и французам, и даже немцам.

В общем-то, это никого не раздражало. «Вышли позже, вот и отстаём, да только никому от этого ни жарко и не холодно, не на беговой дорожке…» Ни разницы в подходах, ни особых претензий, ни надрывного пафоса в русской дореволюционной фантастике не было.

А вот дальше… А дальше «всё изменила революция». Хотя, кончено же, изменила она не всё, и какое-то время, до резких цензурных ограничений конца двадцатых годов, у нас теплилась безыдейная географическая фантастика приключений и открытий, писал «последний романтик» А. Грин, переводились западные книжки…

Однако первое место стала занимать совсем иная «литература воображения».

Первое воплощение фантастики советской.

Это была наглая (как и всё ранее советское государство), ультра-пафосная, малообразованная, часто даже антинаучная фантастика «красного наскока». Её центральная идея сводилась к простой мысли: «у них всё плохо, а у нас всё будет хорошо и с каждым днём всё лучше». Ранняя советская НФ пронизана бесшабашным ожиданием побед и чудес, порождённых одним ощущением: «Демон истории работает на нас». И писатели с восторгом описывали неизбежный крах западного мира и столь же неизбежную мировую революцию (здесь отличились даже многие будущие классики советской литературы — от Толстого с «Гиперболоидом инженера Гарина» до Эренбурга с «Трестом Д.Е.»). Писатели, желавшие просто создавать традиционную научную фантастику, были вынуждены литературно «переехать на запад» — действие по-настоящему остросюжетных, авантюрных фантастических книг (вроде беляевского «Человека-амфибии») можно было разворачивать лишь за пределами «священных рубежей СССР». У нас же доблестные чекисты должны были быстро обезвредить вредителей, а самый гуманный в мире суд — быстро всех отправить на перевоспитание.

Бесшабашную и шапкозакидательскую советскую фантастику номер один прикончила сталинская индустриализация. От картин мировой революции стало отдавать каким-то бессознательным троцкизмом, а авантюрные приключения картонных героев «красного Пинкертона» стали выглядеть издевательским шутовством в наступившую серьёзную эпоху «социалистической реконструкции». Лучше всех этот культурный слом показали И. Ильф и Е. Петров в «Золотом телёнке». Вспомните историю старика Синицкого, разом оказавшегося ненужным со своими развлекательными ребусами и шарадами в мире, где потребовались нудные «индустрианы» и «земфабры»…

За советскую фантастику напрямую взялась цензура, принявшаяся её равнять, строить и уничтожать. (Иногда в прямом смысле — например, в 1932 году закрыли журнал «Всемирный следопыт»; изменилось, решительно поскучнев, и содержание других массовых журналов.) Большинство отечественных фантастов и особенно — баловавшиеся фантастикой мейнстримщики вроде Толстого, Эренбурга и Катаева поспешили «переквалифицироваться в управдомы» — стали бардами и трубадурами сталинской индустриализации и коллективизации.

Литераторам быстренько объяснили — настоящая фантастика в «цифрах первой пятилетки», а приключения в глубинах океана и космоса никого не интересуют. В 1932 году уморили Александра Грина, заставили заткнуться Михаила Булгакова и Евгения Замятина… Последним Дон-Кихотом старой фантастики выступал в гордом одиночестве Александр Беляев, но его настолько оттеснили на литературную периферию (при неописуемой любви читателей), что о писателе мало что было слышно.

И вот на арену литературного цирка СССР торжественно вышла советская фантастика номер два – неприятный кадавр, появившийся накануне Второй мировой войны. Почему кадавр? Да потому что её возникновение было не естественным литературным процессом, как появление первой советской фантастики, а неким специальным бюрократическим проектом, частью процесса по созданию абсолютно управляемой литературы СССР. Фантастика должны была стать частью пропагандистского аппарата, выполняя конкретные задания «партии и правительства». А писатели должны были отвечать «Всегда готов!» и поставлять тексты на соответствующую тематику. Скажут — напишем о грядущей войне с «империалистическими хищниками» («Первый удар» Н. Шпанова), скажут — создадим текст о подавляющем советском научно-техническом превосходстве («Тайна двух океанов» Г. Адамова), прикажут — опишем грядущее социалистическое счастье, до которого рукой подать, благодаря мудрому и отеческому правлению товарища Сталина. (Впрочем, последних текстов было совсем мало. Страну готовили к Большой Войне, а вовсе не к счастливой жизни.)

Победное шествие этой сервильной советской НФ второго номера на время прекратила Великая Отечественная война, но после её окончания никакой другой фантастики в СССР вообще не осталось. Знаковым, трагическим моментом стала смерть от голода в оккупированном Пушкине А. Беляева, незадолго до смерти написавшего роман «Ариэль», столь резко контрастировавший со всей советской фантастикой того времени. Подобные относительно свободные творцы были теперь без надобности, требовались исполнительные пропагандисты и усердные служаки.

Фантастику ограничили во всём, вплоть до возможности выбирать темы, активно поощряя так называемую фантастику ближнего прицела — нуднейшие тексты о внедрении новейших изобретений (типа высокочастотной вспашки) в народное хозяйство, да о ловле глупейших западных шпионов, легко осуществлявшейся сотрудниками МГБ при поддержке бдительнейшего населения… Но народ читал даже эту тоскливую ерунду, ибо ничего другого не предлагалось. Особенно школьники, всегда бывшие самым значительным контингентом потребителей фантастики. Даже я, представитель всё же более позднего советского поколения, в школьные годы прочитал большую часть «творений» Владимира Немцова, книжки В. Сапарина, Н. Томана и ещё кое-каких делателей советской фантастики второго номера.

А к началу 1950-х годов стала загибаться даже она. Любые мечты о будущем, выходившие за рамки конкретных партийных указаний, стали восприниматься как нечто крамольное и даже возмутительное. Как любой гомункулюс, проект советской фантастики номер два оказался слишком короткоживущим. Зачем тратить силы на пропаганду обиняками, если, в условиях тотального господства в СМИ, можно использовать пропаганду и агитацию в лоб?

Окончание в следующем номере