В прошлом номере в одной из миниатюр нашей колонки мы вскользь упомянули о «фантастических открытиях» Ивана Сергеевича Тургенева и пообещали посвятить этой неожиданной стороне творчества русского классика отдельный материал. Итак, закомьтесь: писатель-фантаст Иван Тургенев.
Начнем с цитаты: «Может быть, только Тургенев так очаровал мир, как Верн…». Подобное сопоставление способно вызвать у образованного читателя если и не недоумение, то уж, наверняка, удивление. А особо консервативные и вовсе побагровеют от возмущения.
Да и то правда: эти два имени, каждое из которых замечательно в отдельности, в контексте литературной истории несовместимы, полярно различны и по методу изображения действительности, да и — чего греха таить! — по степени писательского дарования. Но ведь и Ян Неруда, автор приведенной выше цитаты, так же ясно представлял это различие, и, тем не менее, поставил в один ряд классика русской прозы и классика научной фантастики. На самом деле — обоснованно, ведь степень популярности этих двух писателей была равнозначной, в 60-80-е годы ХIХ века Тургенев и Верн — одни из самых популярнейших авторов Европы. Раз уж мы заговорили о Жюле Верне. Сам Иван Сергеевич, между прочим, более чем высоко ценил творчество французского фантаста, о чем свидетельствуют и слова Л.Н. Толстого (тоже большого поклонника творчества французского фантаста), услышанные в 1891 году известным физиком А.В. Цандером в Ясной Поляне: «…Послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нем (о Ж.Верне. — Е.Х.) Тургенев! Я прямо не помню, чтобы он кем-нибудь так восхищался, как Жюль Верном». В свою очередь и французский фантаст неизменно называл Тургенева в числе своих самых любимых авторов.
Что ж, уже по предыдущему этюду легко догадаться, что наш прославленный классик не только почитал сочинения фантаста Верна, но и в своём творчестве имел изрядное пристрастие к «фантазму», и даже оставил заметный след на скрижали российской фантастической прозы.
Удивительного в этом, разумеется, ничего нет, в истории мировой литературы достаточно примеров, когда писатели «реалистического цеха» проявляли себя незаурядными фантастами. Только в истории нашей словесности достаточно упомянуть имена Гоголя, Достоевского, Амфитеатрова, Салтыкова-Щедина, Булгакова, наконец. Удивительно другое: широкому кругу современных читателей Иван Сергеевич в большей степени известен как автор именно (а нередко приходится употреблять определение «только») реалистической прозы. Вероятно, причины недостаточного внимания к другой стороне писательского таланта кроются и в отрицательной критике фантастического в ХIХ веке (достаточно почитать зубодробительные разносы «Неистового Виссариона» Белинского фантастической прозы В. Одоевского и Н. Гоголя), да и советская придворная критика и литературоведение не питали особых симпатий к фантастике как художественному методу. Впрочем, справедливости ради заметим, что классикам в данном случае повезло несравнимо больше, нежели их менее известным коллегам по перу.
Итак, как складывалась судьба фантастический историй автора «Отцов и детей»?
Перечитывая (или открывая впервые) «таинственную прозу» И.С. Тургенева, перед нами открывается совершенно другой писатель — один из самых поэтичных и ярких фантастов дореволюционной России. Непривычно звучит? Увы, даже сегодня до конца не изжита закостенелая тенденция к отторжению русской дореволюционной фантастики из художественной родословной мировой фантастической и научно-фантастической прозы. Такое отношение порождено, по меткому замечанию Е.П. Брандиса, «школярским разграничением жанров». Видимо, не так легко оказалось преодолеть инертность устаревших, заведомо снобистских догм западных исследователей, упрекавших в… заимствовании и неоригинальности русских «фантастов» Гоголя, Одоевского, Тургенева и др. (особенно в этом преуспел Ч. Пэсседж, автор крайне поверхностной монографии «Русские гофманисты»).
Впрочем, о заимствованиях и литературных ассоциациях мы ещё поговорим.
Фантастику Тургенева литературоведы склонны называть «таинственной» прозой (под это же определение подпадают и многие мистические произведениях русских романтиков, да и реалистов ХIХ века). Ближе всего эта литература — отталкиваясь от современных градаций жанров — к фэнтези, нежели к научной фантастике (далее — НФ). Читатель НФ не найдёт в «таинственной» прозе ни головокружительных приключений на иных планетах, ни урбанистических полотен воображаемого будущего, ни даже привычных уже в то время историй о безумных учёных. Но вдоволь магии, мистики, выходцев из потусторонних миров. Это литература о приключениях Тайны, о загадках человеческой психики, природы, бытия вообще.
И.С. Тургенев, как и большинство прогрессивных писателей второй половины XIX века, проявлял известный интерес к достижениям науки. Научная мысль современности находила своё отражение и в творчестве. В отличие от сказочных законов, авторы «таинственной» прозы пытались дать рациональное объяснение тайнам и загадкам в своих произведениях. Поэтому фантазии Тургенева, говоря простым языком, это уже не сказка, но ещё и не научная фантастика. Наука в этой литературе неизменно смещается на второй план, выдвигая на первый человеческую психологию, его реакцию на Чудесное. Ведь человек и есть главная загадка, достойная всестороннего исследования.
Фантастическая сторона тургеневского таланта открылась читателям в 1860-е годы, но первые — пока ещё неуверенные — попытки освоить секреты нового для него жанра Иван Сергеевич предпринял в 1842 году. Время особенное — расцвет романтизма в русской литературе, ещё не смолкли фанфары «фантастических романтиков» князя Владимира Одоевского, Антония Погорельского, Александра Вельтмана… Но влиться по-настоящему в течение романтиков Тургенев так и не смог. Первый же рассказ — «Похождения подпоручика Бубнова» — написанный под явным влиянием гоголевской гротесковой фантастики «Носа» и «Заколдованного места», писатель не решился опубликовать. Быть может, Иван Сергеевич чувствовал «несамостоятельность» своего сочинения? Так или иначе, рассказ этот (названный писателем «романом») увидел свет, правда, уже после смерти автора, в 1916 году.
В том же 1842 году он начал работу над драмой «Искушение святого Антония», в которой опять же отдал дань чертовщине. В драме, построенной на историко-мифологическом материале, вовсю действуют «адские» персонажи: Сатана, чертенята и «любовница чёрта» Аннуциата. Однако работу над этим сочинением писатель бросил, едва дописав до половины… Можно предположить, что эти два произведения были случайным явлением в творчестве Тургенева, их даже не указывают в одном ряду с другими «таинственными» повестями писателя.
Впрочем, этот момент в творческой биографии писателя всего лишь предыстория. Если же мы поставим своей задачей написать историографию тургеневской фантастики, то начать нам придётся с письма писателя редактору «Современника» М.Н. Каткову в ноябре 1855 года.: «Любезный Катков, <...> Вы желаете знать заглавие моего рассказа, предназначенного в Ваш журнал, — вот оно: «Призраки»…»
Однако работа над повестью «Фауст» (в которой тоже, кстати, присутствуют фантастические элементы), романом «Рудин» и бурная полемика вокруг «Отцов и детей» задержали появление рассказа на целых десять лет. «Призраки» были напечатаны только в 1864 году, и не в «Современнике», а в журнале братьев Достоевских «Эпоха».
Фантазия о фантастических полётах романтического героя по странам и эпохам в компании с таинственным существом (не то призраком, не то упырём) по имени Элис, была встречена читателями и критикой настороженно. Не только форма произведения, но и пессимистическая философия «Призраков», восходящая к учениям Экклезиаста и Шопенгауэра, вызвали хотя и немногочисленные, но по большей части недоуменные и даже негодующие отзывы. Встречались и настоятельные рекомендации не печатать рассказ.
Опасения Тургенева подтвердились: обращение писателя к фантастическим сюжетам публика расценила как начало творческого кризиса. «Нет никакого сомнения, — сочувственно писал Тургеневу П.В. Анненков, – что в теперешнее время никто не даст себе труда уразуметь этого автобиографического очерка».
«Призраки» создавались в сложное время: социальные и философские противоречия эпохи достигли своего накала, это угнетало писателя и заставляло искать выход в мире ирреального, в «альтернативной» реальности сновидений и небытия. И хотя сам Иван Сергеевич призывал не искать в тексте «никаких аллегорий и скрытого значения, а просто видеть в ней ряд картин, связанных между собой довольно поверхностно», мастерски написанный рассказ ярко отразил настроение своего времени: действительность — есть сон. Фантастика лишь усилила психологическое правдоподобие идеи «Призраков». Между прочим, историки научной фантастики умудрились-таки не заметить, что «Призраки» — это ещё и одно из первых в мировой литературе произведений о путешествиях во времени.
Любопытно, что если большая часть читателей критиковала рассказ именно за его фантастичность и непонятность, то Ф.М. Достоевский, высоко оценивший произведение, упрекнул Тургенева в обратном: «Если что в «Призраках» и можно было бы покритиковать, так это то, что они не совсем вполне фантастичны. Еще бы больше надо. Тогда бы смелости больше было бы».
Сам Фёдор Михайлович был убеждён в необходимости публикации фантастических произведений, поскольку фантастика, считал он, побуждает в «здоровой части общества» интерес к «поэтической правде». Этой мысли придерживался и Анненков, правда, предостерегая Тургенева от чрезмерной увлечённости введения в повествование необычного, необъяснимого: «Вы лучше моего знаете, что фантастическое никак не должно быть бессмысленным…».
Предвидя негативную реакцию читающей публики, Тургенев, однако, не остановился на «Призраках». Следом появились и другие фантастические повести: «Собака» (1866), «История лейтенанта Ергунова» (1868), «Странная история» (1870), «Сон» (1877), «Рассказ отца Алексея» (1877)… В этих произведениях писатель продолжил исследование тем, определяемых идеей о воздействии на человека таинственных сил, скрытых как внутри его, так и во вне, в природе: тайны законов наследственности, гипноз, загадки природы сна, таинственная власть умерших над чувствами и волей живых. Ёмкое и оригинальное определение дал тургеневской фантастике Ф.М. Достоевский: «Этюд мистического в человеке».
Как и предполагал писатель, пресса обрушилась новым шквалом негодования. Больше всех досталось повестям «Собака» и «Сон». О первой из них С.А. Венгеров отозвался так: «Как сказка — она не интересна, как факт — невероятна…».
Популярный «Будильник» поместил едкую эпиграмму П.И. Вейнберга, высмеивающую «мелкотемье» «Собаки». Рецензент «Биржевых ведомостей» назвал «Сон» вкупе с другими фантастическими повестями Тургенева «чудовищной фантасмагорией», «творческим грехом», не заслуживающим никакой критики.
Споры продолжились и после смерти писателя. Удивительно, но даже В.Я. Брюсов, автор нескольких научно-фантастических повестей, активно пропагандировавший этот вид литературы, увидел в «таинственной» прозе Тургенева лишь подражание Эдгару По.
Как будто сговорившись, критики не желали замечать того, что скрыто за фантастическими образами: откровение Художника, мысли Человека, живущего проблемами мира реального , его болью и радостями, мечтами и чаяниями. Чудесное и ординарное, правда и вымысел переплелись, образовав единый организм. Так в повестях Тургенева. Но так и в самой жизни. Тургенев очень тонко, даже изящно передал эту двойственность человеческой природы, сложную механику окружающей нас действительности… Много позже, уже после смерти писателя, литературоведы откроют глубину фантастического мира тургеневских повестей, напишут монографии, защитят диссертации…
А пока… без особого сожаления рецензент «Московских ведомостей» резюмировал, что «фантастические повести его (Тургенева. — Е.Х.) не очень ценятся в русской литературе» (1877. № 47). Высказывание весьма примечательное в своём роде, поскольку характеризует отношение критики ХIХ века не столько даже конкретно к фантастике И.С. Тургенева, сколько вообще к фантастической прозе того времени. Она существует, имеет определенный успех у читателей, даже именитые авторы нет-нет, да и сочиняют что-нибудь такое эдакое, но как литературный объект её по-прежнему не замечают, в лучшем случае рассматривают в русле бульварного чтива.
Чаще всего критики упрекали писателя в пристрастии к спиритизму и всякого рода мистике. И.С. Тургенева раздражали поверхностные толкования его произведений. В 1870 году он писал М.В. Авдееву: «Что собственно МИСТИЧЕСКОГО в «Ергунове» я понять не могу — ибо хотел только представить НЕЗАМЕТНОСТЬ перехода из действительности в сон, что всякий на себе испытывал; <...> меня исключительно интересует одно: физиономия жизни и правдивая ее передача; а к мистицизму во всех ее формах я совершенно равнодушен…». Ну, тут Иван Сергеевич, конечно, лукавил, — мистикой он и в самом деле увлекался, это заметно и во многих его рассказах, повестях («Собака», «Конец света», «Старуха», «Клара Милич»). Но дело как раз не в этом, а в неубедительности критических выпадов. Ведь вся русская литература изначально содержит в себе некую религиозно-мистическую концепцию мировидения. Сама история наша, наше мироощущение пропитаны мистицизмом; отрицая его, мы неизбежно устремляемся в моменты безысходности под его манящие, таинственные покровы. Материалистическое и идеалистическое парадоксальным образом уживаются в русском человеке…
Имели место упреки и иного рода. С подачи критики, «таинственные» повести Тургенева обвиняли в «неоригинальности», едва ли не в эпигонстве, сопоставляя его прозу с рассказами Эдгара По. Известно, что Иван Сергеевич высоко ценил творчество американского романтика и испытывал некоторое влияние его рассказов. Однако, как отмечает известный литературовед Л.В. Пумпянский, методы ввода в повествовательную структуру «таинственного» сильно различаются у этих писателей, «Тургенев тщательно стушевывает таинственный характер явления, растворяет его в рассказе, обставляет рядом чужеродных элементов (например, комическо-бытовых), вообще пользуется целым аппаратом средств для сплава таинственной части рассказа с нейтральным материалом». Кроме того, частично используя приемы романтического повествования, Тургенев подчиняет их новым принципам: изображение загадок человеческой психики в соответствии с современными идеями позитивистского естествознания, и в то же время «с ясным пониманием недостаточности любых рациональных объяснений тайны» (В.М. Маркович). Именно такой метод и сближает «таинственную» прозу И.С. Тургенева со спецификой современной научной фантастики.
Нападки критиков с одной стороны и почти полное равнодушие читателей с другой, казалось, должны были охладить интерес И.С. Тургенева к экспериментам с «низким жанром». Такова формальная логика. Но логика Художника подчинена другим законам — законам поиска творческого абсолюта. Так что уже в марте 1881 года писатель просил М.М. Стасюлевича оставить «в апрельском номере «Вестника Европы» 20 страничек для некоторого фантастического рассказа…». Не рассчитывая на положительную читательскую оценку нового произведения, Иван Сергеевич предупредил редактора: «Наперед Вам говорю, что ругать его будут лихо…». И в том же году, правда, в ноябрьском, а не в апрельском, номере «Вестника…» появилась новая фантастическая повесть Тургенева «Песнь торжествующей любви», которая и сегодня считается едва ли не лучшим «таинственным» произведением писателем.
Настроившись на очередную порцию едких выпадов, Иван Сергеевич был немало удивлён: произведение более чем благосклонно приняли не только читатели, но и критики. Вокруг «Песни…» разгорелась полемика. Многих удивляла не только необычность формы (стилизация под новеллу эпохи Возрождения) и содержания, но и смелость научных идей: телекинез, гипноз и даже возможность зомбификации. Удивительно, с каким изяществом этот «научный» посыл вкраплен в романтическую историю о трагической любви.
Слияние художественных методов разных эпох, романтическая концепция мира и человека, приправленная философскими идеями Шопенгауэра (и в первую очередь его «философией любви»), позволили критикам отметить космополитический характер повести, а В.П. Буренина, восхищавшегося столь удачным совмещением в ней «самого глубоко реализма с самым странным фантастическим содержанием», «Песнь…» вдохновила к манифестации идеи «чистого искусства».
Немногочисленные упрёки в адрес повести сводились к отсутствию в ней привязки к актуальным темам современности. М.М. Антокольский, отвечая на подобные замечания, писал: «…Большое спасибо Тургеневу: он первый показал, что нам теперь лучше всего забыться, спать, бредить в фантастическом сне».
Еще более благожелательно была встречена последняя повесть «Клара Милич (После смерти)» (1883), в которой И.С. Тургенев обратился к теме «двоемирия» человеческого сознания, мистической взаимозависимости жизни и смерти, таинственной власти умерших над волей живых. Сюжет повести вдохновил в 1909 году композитора А.Д. Кастальского на создание одноименной оперы, имевшей большой успех в начале века.
Фантастика многогранна, и тургеневская фантастика — одна из великолепнейших её граней. Перечитайте его «таинственную» прозу и, быть может, перед вами тоже откроются двери волшебства этого «властелина полуфантастического, ему одному доступного мира» (Д.С. Мережковский).
