Великая Отечественная в литературе: мифы, правда и снова мифы…

Валерий БОНДАРЕНКО

Артиллерийский расчет на конной тяге продвигается на новые позиции. 1942 г.
© Ольга Ландер

У киношников есть жаргонное выражение: «кино в сапогах». То есть фильмы о Великой Отечественной войне. И как всякий жаргонизм, этот грубо, но честно констатирует: тема ВОВ даже в своих вещных деталях — путешествие в уже очень сильно «позавчера». Масса новейших фильмов и сериалов выработала некий канон, набор штампов — «как надо изображать-раскрывать тему ВОВ». Но правду лучше бы узнавать из первых рук. Вот почему сегодня я расскажу о нескольких книгах, в большинстве написанных участниками войны, а также о самых острых романах и повестях наших дней на тему, которая напоминает нам, что наша страна в прошедшем веке отстояла право стать сверхдержавой и ни в коем случае не желает об этом забыть.

Правда о Великой Отечественной пришла в литературу в середине «оттепельных» 1950-х годов вместе с так называемой «лейтенантской прозой». Конечно, сперва правда эта была локальной, по условиям суровой советской цензуры «всего» сказать было нельзя, и авторы — вчерашние фронтовики — сосредоточились на психологической и бытовой достоверности.

А это немало! Например, в повести Константина Воробьева «Это мы, Господи!..» есть интересный штришок, явно ведь не придуманный: даже в вонючем лагерном бараке завшивевшие красные командиры обращаются друг к другу на «вы»!.. Похоже это на то, что являет нам экран нынче?

Кстати, удивительна судьба этого произведения и её автора. Написал повесть 25-летний человек, написал в 1943 году в подполье. Написал о только что им пережитом и, пожалуй, о самом тяжелом и горьком, что могло выпасть на долю нашего бойца на войне: о нахождении в немецком плену. Воробьев попал в плен и дважды, как и герой повести лейтенант Сергей Костров, бежал. Правда, во второй раз Воробьеву повезло больше: его не поймали, он ушёл в подполье, организовал партизанский отряд. Свою повесть автор послал в редакцию журнала «Новый мир», где она затерялась и была опубликована лишь в 1986 году — через 11 лет после смерти писателя.

Повесть страшная, как страшны война и неволя. И ещё: здесь очень важен «гул времени», то чисто энергетическое жгущее ощущение точности чувств и мыслей, и быта именно этой эпохи, которое делает произведение как бы репортажем с места события.

Сила слабости и слабость силы — тема сквозная для нашей военной прозы со времен Льва Толстого. Герой повести Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр!» (1961) — 17-летний «ботаник», попавший на фронт. Полная лирики и юмора повесть автобиографична. Выделяется она образом главного героя, который просто какой-то «антисолдат» по душевному складу. Здесь тоже будут кровь и потери, первая любовь и постоянная угроза собственной жизни, – всё, как оно и должно быть в книге о войне. И если чем выбивается из общего ряда «лейтенантской прозы» тех лет первый прозаический опыт барда — та это совершенно чёткой установкой на отсутствие всякой пропаганды. Наверное, так — безо всяких идеологических лозунгов и подпорок, лишь как данность смертельной опасности лично себе и своим товарищам – воспринимают войну те, кто оказался на передовой в других войнах, смысл которых был для рядового бойца не так уж и ясен (Афган, Чечня).

Это очень антивоенная повесть и очень она, увы, «сегодняшняя»!

В 1970-е пришло в литературу иное — попытка осмыслить военный опыт в контексте духовных исканий того времени, которое просто не знало, как подвести итоги пережитого и нажитого на фоне ветшавшего советского мифа.

Самое глубокое слово сказано здесь Валентином Распутиным в повести «Живи и помни» (1974). Она начинается как детектив: жительница глухой сибирской деревеньки женщина вдруг узнаёт, что муж её — дезертир. Выдать его или укрыть? Настёна укрывает. Бесплодный до войны брак вдруг приносит долгожданный подарок: Настёна теперь ждет ребенка. «Счастье-то счастье — и какое счастье! — но что с него, если взошло оно в самое неподходящее время?» Односельчане догадываются, что Настёна спозналась с мужем-преступником.

Можно, конечно, согласиться с критиками, которые усмотрели позицию писателя в этих словах: «Всякий ли понимает, как стыдно жить, когда другой на твоем месте сумел бы прожить лучше? Как можно смотреть после этого людям в глаза…» Но Распутин здесь ох как далек от назидательности! Родовое, общее, «роевое» (по Л. Толстому) социальное начало так же беспощадно к отдельному человеку, как и природные слепые стихии. Можно, конечно, сказать, что человек дал слабину, и вот он расплачивается, утаскивая в пучину возмездия других, а можно вспомнить более милосердные и обращенные к каждому в отдельности слова поэта: «И от судеб защиты нет»…

Ключ к пониманию этой повести не под ковриком спрятан, а заброшен, кажется, на морское дно…

Отыщется ли?..

Вообще в 1960—1970-е годы писатели вглядываются в нетипичное, вызывающе негероическое (внешне) и скрыто (а то и открыто) диссиденствуют по отношению к официальному культу памяти о народном подвиге, в котором слишком всё было спрямлено и разложено по полочкам. Знаменитая повесть Василя Быкова «Сотников» почти сразу стала одним из лучших советских фильмов о войне — «Восхождение» (1976) Ларисы Шепитько, но писатель не согласился с режиссёром, которая — да, вот именно всё разложила по полочкам. Итак, два партизана — бывший комбат и бывший старшина Красной Армии — попадают в руки полицаев. В застенке они встречают людей, давших им приют: их тоже на следующий день ждёт петля. Комбат Сотников — он доходяга, да и без вины виноват, обнаружив себя и товарища кашлем. А старшина Рыбак — крестьянский парень, полный сил и жажды жить. И эта жажда выжить во что бы то ни стало играет с ним злую шутку: он переходит к врагу, становится полицаем.

Кто-то видит в противопоставлении интеллигента Сотникова, «человека духа», и насквозь плотского Рыбака заочный спор, который писатель ведет с фадеевским «Разгромом». Замечают здесь и некий пафос жертвенности, сродни кодексу чести японских самураев. Сам автор не торопится выносить приговор героям. «Я взял Сотникова и Рыбака и показал, как оба обречены, хотя оба — полярно противоположные люди, — такова сила обстоятельств. Не скрою, здесь замысел — от экзистенциализма, каким я его представлял». О смысле повести критики спорят по сей день. А толчком для её создания послужила встреча: в конце войны старший лейтенант Быков увидел среди пленных немцев однополчанина, который перешёл к власовцам — собственно, прототип Рыбака. «Коварная судьба заплутавшего на войне человека» поразила его. Через 25 лет, в 1969—1970 гг., появилась эта повесть.

Годы открывали новые грани военной темы. Уже в 60-е в разговор вмешались сатирики. Первым тут стоит роман Владимира Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Сага о немудрящем лопоухом солдатике Ване Чонкине стала самой зубастой сатирой на военную тему в нашей литературе. Чего стоит лишь эпизод, в котором капитан НКВД Миляга попадает к нашим же, но, приняв их за немцев, не только празднует труса, но и проводит параллели, на которые не всякий антисоветчик и сейчас бы сподобился.

И всё же главная прелесть и уникальность «Чонкина» состоит в народном жизнелюбии и лиризме, где человеческое, душевное прёт, как двужильный лопух, сквозь весь трагический мусор эпохи.

И чем дальше от военных лет, тем литературнее тексты о ней.

Вот, например:

«В канареечно-желтом махровом халате и рваных шлепанцах на босу ногу, шаркающей, но твердой походкой, в узкий коридор своей темной квартиры… вышла навстречу мне миниатюрная курносая женщина с небесно-сияющими очами и короткими волосами цвета соломы. В лице её меня утешала знакомая и нестрашная решительность фронтовички, с каковой одинаково запросто можно живого человека и убить, и спасти».

Узнаёте? Это ж почти булгаковский Пилат! Ему, сложнейшему персонажу «Мастера и Маргариты», шутливо уподобляет свою героиню Михаил Кононов в «скандальном» романе «Голая пионерка».

Почти 10 лет писатель безуспешно пытался пристроить роман в журналы и в издательства, пока он не вышел в в 2001 году в издательстве «Лимбус-Пресс», когда сам автор давно уже жил в Германии. Слишком скользкой оказалась тема, слишком ёрническим — её решение. Только подумайте: героиня повести — девчонка-подросток Маша Мухина. Волей судьбы она оказалась в окопах Великой Отечественной и в объятьях фронтовиков. По-своему Маша невинна: она допускает любую близость, только не поцелуи — от них же дети родятся. И ещё. Во сне, каждую ночь, Мухина вылетает по заданию генерала Зукова (чин и одна буква в фамилии легендарного полководца узнаваемо подчищены) посильно громить фашистских захватчиков.

Ну, что она там себе нагромила и насшибала в дымном небе войны, скажем прямо, описано неотчетливо. А вот что ум с сердцем у Мухиной не в ладу, да и чердак течет, — вернее, как у всякого советского человека, глаза и мозги на слишком разных полках находятся, — вот это заметно! Не верит Муха своим глазам, а верит газетам и радио. Да и как поверить предательницам и паникёрам, бесстыжим зекам, если перед ними оголодавший блокадник свежует девочку или легендарный Зуков собственноручно шлёпает каждого третьего из наших солдат, которые вышли к своим из окружения? Шлёпает, естественно, не по попе, объявляя их дезертирами. Образцово-показательный советский чел Мухина верит, что так надо. Верит Зукову, верит Сталину. И в конце повествования этой чистой душе является Богородица. Конечно, перед нами острая сатира на порядки сталинского Союза, но при этом сатира какая-то трепетно задушевная. Чувствуется: завидует автор душевной цельности и жизненной силе своей героини, а точней её прототипу — реальной фронтовичке Валентине Васильевне.

А теперь о самой «спорной» (с точки зрения некоторых критиков) книге о ВОВ — романе Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». Создавая в 1992—1994 гг. эту эпопею, писатель был убежден: всю правду о войне наш народ не хочет помнить и знать. Слишком она страшна, слишком горька и обидна, поэтому так легко массовое сознание заменяет её благообразным мифом. Свою книгу о героях войны он назвал с вызовом, с неприкрытой обидой, упреком. Многие ветераны были возмущены, иные объявили роман Астафьева голимой чернухой. Впрочем, очень многие и поддержали мятежную книгу.

Роман состоит из двух частей. Книга первая — «Чертова яма» — о том, как готовили пополнение, обучая его устарелой шагистике и подвергая испытаниям голодом, холодом, унижениями, словно это не защитники родины, а закоренелые преступники. Книга вторая — «Плацдарм» — рассказывает о том, как сложилась судьба героев первой книги на фронте. Здесь, на Великокриницком плацдарме, на пятачке волжского берега, эти незаметные герои войны проявятся каждый неожиданно даже и для себя.

Астафьев, сам участник войны, безогляден не только в описании героической, кровавой и грязной окопной правды, он постоянно перебивает повествование своими оценками, публицистическими «фэ» — главным образом, советскому строю, большевикам, которые разрушили дорогой его сердцу традиционный уклад русской крестьянской жизни. И в этом смысле роман — очень книга из ранних 90-х.

Не знаю, насколько сейчас убедительна авторская публицистика, но вот характеры и картины, которые создает он рукой мощного художника, блистательный язык, в котором есть место и высокой поэзии, и солёной солдатской шутке, — это да, завораживает.

Чем дальше война, тем свободней писатели в выборе жанра. Петербургский автор Илья Бояшов создаёт нечто фэнтезиподобное «Танкист, или «Белый тигр» (2008). Его герой, погибший на Курской дуге танкист, вдруг оживает и начинает сражаться, да так, что волосы дыбом встают последовательно у романных немцев, романных русских и у реального читателя. Потому как сражается кадавр, да и руководит действиями танкистов тоже вроде труп генерала Рыбалко (хотя известный полководец умер после войны). И вообще формула К. Симонова «Живые и мертвые» воплощена Бояшовым в густое такое действо, где у мертвеца перед живым всегда преимущество: терять-то ему нечего…

Герой романа бессмертный погибший танкист Ванька-Смерть, он же майор Найденов, имеет свою сверхзадачу, ведь дела здесь решаются не только в реальном, но и в мистическом плане. Он охотится за «Белым тигром», этаким воплощением германского духа и духа войны.

Среди совсем свежих произведений на тему ВОВ можно назвать повесть Эдуарда Веркина «Облачный полк» (2014), получившую приз читательских симпатий на конкурсе «Книгуру» и удостоенную других премий, хотя текст, мне кажется, неровный. Герои его — подростки и юноши, оказавшиеся в партизанском отряде. Повесть о героизме, который мечтает о лаврах героя, не ведая, что уже их имеет. Повесть жестокая, хотя порой кажется, что есть в ней нечто от «кино в сапогах» или от какой-то «реконструкции», особенно в первой её половине.

Боль потерь утихает, но не до конца. Она ещё тут и лепит из образов, которых, собственно, не осталось (нет ни одной фотографии ребят из «Облачного полка») новый миф.

Популярность повести говорит, что нашим людям это надо.

Оставьте первый комментарий

Оставить комментарий

Ваш электронный адрес не будет опубликован.


*